Еще одна нестандартная черта моего стиля работы заключается в том, что я не люблю путешествовать подолгу. Первые впечатления – самые дорогие. Существует оптимальное время поездки (и оно зависит от места), но рано или поздно обязательно наступает день, когда я начинаю вымарывать, а не добавлять. Лучше всего мне работается, когда я чувствую себя заблудившимся, растерянным, – тогда восприятие обостряется, я четче вижу и слышу. На новом месте очень скоро начинаешь пускать корешки: завтракать в одном и том же кафе, кивать знакомым официантам, понимать дорожные знаки и плакаты, переставать удивляться тому, какие странные здесь лампы, или как чудно люди прочищают носы, или как необычно пахнет на улице. Но привычка – это еще не мудрость. Наоборот, она часто ведет к умышленной близорукости – поезжайте в ЮАР и поговорите в Йоханнесбурге с белыми, которые там живут, и вам станет ясно, как мало вы понимаете при всех своих знаниях. Время отнюдь не помогает человеку видеть лучше или глубже, оно не повысит вашей проницательности; тут все зависит только от ваших желаний и приоритетов. Приехав куда-то, я стараюсь не говорить с тамошними иностранными корреспондентами, потому что у нас с ними разные задачи. Они объясняют события, а я обычно веду речь о том, что находится между событиями. Они заняты движением, я – цветом.
Отправляясь за материалом, я не беру с собой ни фотоаппарата, ни блокнота. Я ничего не записываю по дороге, потому что это меня только отвлекает. Вместо того чтобы помогать, заметки начинают диктовать; вы полагаетесь на них, а не на то, что видите и слышите. Однако я собираю разную макулатуру – карты, меню, билетики, газеты (даже если не могу их прочесть), обертки от еды, туристические буклеты, квитанции. Я всегда возвращаюсь с полной сумкой такого хлама. Писать я сажусь не сразу – выжидаю, пока не уляжется пестрая сутолока у меня в голове. На это уходит неделя-другая, а то и месяц. Я верю, что моя память сама отфильтрует нужное. А еще я стараюсь побольше говорить о тех краях, где побывал. Превращаю свои впечатления в истории, описания и анекдоты, повторяю их, смотрю, как люди на них реагируют, и это дает мне как бы арматуру для очерка. Этот период, где все держится на доверии к памяти, самый трудный. Что если я поеду, увижу, вернусь да и позабуду что-нибудь важное? Мне остается лишь верить, что я ничего не растеряю, что когда я протяну руку за иллюстрацией, она окажется на месте.
Все это возможно, только если писать от первого лица. Это мой голос, моя точка зрения, моя позиция. Ничье мнение не ценнее моего, но точно так же и мое стоит не больше любого другого. Меня часто обвиняют в том, что я говорю сомнительные вещи. Однако я считаю это обвинение комплиментом, причем весьма лестным. Если от моих очерков у кого-то подскакивает давление, отлично – ведь именно с этой целью и пишутся журнальные статьи. Мы, газетчики, многим бросаем вызов. Но хотя по нашей инициативе и затеваются споры, мы никогда не стремимся оставить за собой последнее слово. Да его и быть не может. На свете нет истины в последней инстанции. Чем старше я становлюсь, чем больше вижу, тем меньше у меня твердых убеждений. Мнения, предрассудки, теории и откровения – это всего лишь социальная и интеллектуальная погода, которая сопутствует нашей жизни.
Вид из моего окна сменился на более узнаваемый. Теперь передо мной «Баунти», корабль капитана Блая, а за ним – Сиднейская бухта и паруса знаменитой Оперы, этого Тадж-Махала Южного полушария. Такой привычной, что о ней и упоминать-то не стоит. Но я уверен, что еще никто не говорил вам о летучих мышах. А их здесь тысячи. Они кишат и толкутся над гаванью, как в плохом мультфильме. Огромные, размером с овчарку, – самые крупные летучие мыши в мире. И это настоящая неожиданность.
ЮГ
