На этом оборву свои записи и признаюсь, что в то время я очень сожалел, что не занимаюсь в семинаре Егора Исаева. Нынче же понимаю, что включенные в осмысление народного творчества студенты по-новому начинали осознавать те «кладовые солнца», какие несли в себе оттуда, из детства. И окроплённые живой водой чувственного восприятия, они окрашивали мир собственной души, и он, этот мир, выливался в стихи. Поэтому мне стало понятно, откуда это многообразие народных присказок, частушек, заговоров, прибауток, небылиц в стихах Владимира Бояринова, о чём он признается:
Ни тепло, ни холодно
Мне от тех смешков:
Прикопил я смолоду
Песен сто мешков!
И эти смешки не механически включены в живую ткань его стиха, как нечто у кого-то почерпнутое. Это всё своё, усвоенное однажды и навсегда в самой стихии народного бытия, как собственно и у многих русских поэтов, рожденных на земле деревенской. Живой фольклор родного края, обнаруживаясь в стихах, конечно же, не претендует на самобытность и оригинальность. Естество вообще лишено всяких претензий. В самом деле,
Ой да не по нашей воле
Расходилась вьюга в поле!
Вьюга в поле расходилась,
Наша доля заблудилась.
Ой да не по нашей воле
Не нашлось приюта доле.
Наша доля волком воет —
Никто двери не откроет.
А возьмите его «Небылицы». Они словно выхвачены из живого разговора с односельчанами.
Не ищите за столом
Небывалое в былом,
Не толкуйте всем кагалом
Про былое в небывалом.
Даже маленькая вошь
Отличит от сказки ложь,
А подкованные блохи
В дипломатиях не плохи.
Завершаются его «небылицы» так:
А нахмурится словечко —
Перестанет ездить печка
Между двух в стране столиц,
Между русских небылиц!
Не знаю, прав ли, но из общения с лирикой Бояринова вынес твердое убеждение: он никогда не писал того, чего не чувствовал, ничего не придумывал, как и не отрицал своей нерасторжимой связи с родиной, с тем, что сам пережил и переосмыслил. Когда душа неспокойна, когда мысли не в ладу с сиюминутным состоянием, он пойдёт к берегу омута, сядет под ракитовым деревом.
Посижу, потужу, подумаю
Да скажу ему про беду мою.
А ракитов куст скажет ворону,
И возьмут от кручины поровну
Травы, звери да тучки серые
И поднимутся ветры севера.
И найдётся такое полюшко,
Где развеется наше горюшко,
И не надо бросать тот камушек,
Понапрасну тревожить канувших.
Постепенно выкристаллизовывалось убеждение, что слово для того, кто с ним работает, – это его дело. И потому его стихи не демонстрируют возможности версификации, а напрямую выявляют волю человека, его желания и силы, так ни странно это то самое качество, которое ныне вымыто, выветрено временем, которое, казалось бы, не должно было так повести себя в силу своей прагматичности, своего рыночного характера. А вот случилось так, как случилось. В нынешних стихах чаще всего слышны либо стенания и жалобы, либо пародии на минувшее, причём обидные пародии. Но на пародии собственного мира не создашь. А потому подобные творения недолговечны. Труженики почему-то не очень интересны ни нынешнему искусству, ни новым хозяевам жизни. И не ведают молодые стихотворцы, что без ответственности перед людьми не может быть искусства вообще, а поэзии в особенности. Потому что поэзия – код национального духа. Сам же национальный дух хранится в истории. Так выстраивается корненосная система Владимира Бояринова, которая счастливо уберегла его от искусов подчиниться нынешней безответственности постмодернизма, на знамени которого крупно и безоглядно начертано: «Художник никому и ничем не обязан». А коли так, что хочу, то и ворочу. Можно писать о том, что не болит, о том, чего не только не знаешь, но и представления не имеешь. Словом, на уровне жизни насекомых. Ну, а какая у насекомых может быть печаль, тревога, радость, ответственность перед родными, друзьями, близкими, перед теми, кто призван судьбой работать на земле, возделывать на ней то, что следует передать в руки потомков. Этими настроениями пронизаны многие стихи Владимира Бояринова, среди которых и это – «Когда ломаются копья».