«Сынка, родненький мой,
возвращайся домой!»
(«Там стихи не живут…»)
Именно с материнским, родным связаны самые сокровенные его переживания:
Вот они: лес и купава,
Вот и сосновая рать.
Где моё сердце упало —
Там похоронена мать.
(«Вот они: лес и купава…»)
Но даже в самых трагических обстоятельствах, на гране жизни и смерти Владимир Бояринов заставляет своего лирического героя воспринимать действительность во всей её полноте и не терять силы духа. Более того – не прятать эту силу внутри себя, делиться ей с павшими духом:
Не дрожите мелкой дрожью,
Не тряситесь скотским страхом, —
Все уйдём по бездорожью,
Все мы, все мы станем прахом!
…Прикипите, полюбите
До безумия! И верьте!
Лишь души не погубите,
Беззащитной после смерти.
Не травите, не терзайте
Ни сердца свои, ни души.
Открывайте, отверзайте
И глаза свои, и уши…
(«На взмахе»)
При всей своей напористости лирический герой Бояринова лишён каких-либо амбиций, он не рвётся к славе, даже, напротив, сторонится её, не подразумевая в ней никакой ценности для человека, ибо единственная ценность для него – по-христиански праведная жизнь. Такую точку зрения подтверждает наряду с предыдущим отрывком из стихотворения следующий (из другого стихотворения):
Буду жить на старой даче,
Между мхов и лопухов,
И не надо мне удачи,
Денег, славы и стихов.
(«Буду жить…») В лирике Бояринова круг приязни лирического героя чётко очерчен, что обусловлено своеобразием характера самого героя:
Всех влюблённых и весёлых
Преломить прошу ковригу.
Всех сердитых и безполых
Попрошу захлопнуть книгу!
…Я печали этой жизни
схоронил под глыбой тяжкой…
…И теперь живу любовью
и нечаянною шуткой.
Из того же стихотворения видно, что избранный поэтом лирический герой не склонен к самолюбованию, он не лукав и вполне самокритичен:
Для любимых я весёлый,
Для нелюбых – окаянный;
Я в обнимку с правдой голой
До зари брожу, как пьяный.
Мне – молиться, мне – казниться,
Горько каяться под дыбой
Над весёлою страницей,
Над поруганною глыбой.
(«Над весёлою страницей…») Какие бы перипетии он ни претерпевал по воле автора, стержнем его характера неизменно остаётся любовь к жизни:
Тот в пасынках у Бога,
Кто знать не знал любви!
Кто счастьем не светился
Уже на склоне лет,
Тот вовсе не родился,
Того на свете нет!
(«По ягодке») В стихах Бояринова любовь к жизни порой переполняет внутренний мир лирического героя. В такие моменты в его речи появляется самоирония, свойственная воистину сильной и безкомпромиссной личности:
Ах, эта нимфа, эта нимфа! —
Нутро сжигающая страсть —
Неуловимая, как рифма,
Богов готовая проклясть.
…В тугих объятьях стисни чресла,
ногами тонкими обвей!
…страсть источилась и воскресла.
И вновь восстала из кровей!
Когда объятья ты разжала —
Лишь персть земли в руке лежала…
(«Простите старого сатира»)
Головы моей спелый кочан —
Спелый-спелый, таинственно– белый —
Стал светиться и петь по ночам,
И витийствовать, как очумелый.
.. Думал: хватит стремиться в зенит,
Буду грядки окучивать в прозе.
Но зачем кочерыжка звенит
И поёт соловьём на морозе?
(«Головы моей спелый кочан…»)
Организуя речь лирического героя, Бояринов отдаёт предпочтение хорею и трёхстопным размерам стиха, из-за чего в большинстве стихотворений по мелодике она становится близка народной поэтической речи. Для автора это принципиально: для него важно, чтобы увлечённость всякого рода «поэтизмами»: техникой стиха, образностью, литературным стилем – не отвлекла его (авторского) внимания от истоков самосознания его лирического героя, от родной среды, чтобы «от родины не увела», как сказал бы Блок.
Итак, в стихотворениях Владимира Бояринова лирический герой – человек прямой, жадный до жизни, ироничный, готовый к преодолению невзгод, верный родине и обладающий волевым характером. Такой лирический герой – свидетельство верности поэта эстетическим ценностям русской поэзии, а верность национальным культурным традициям в столь подверженной конъюнктуре области общественного сознания, как литература, в любую эпоху дорогого стоит.
27–28 декабря 2009