…Человек по-Тютчеву «невыносимое» здесь выносит. Человек слаб и гравитационный карцер даёт себя знать. Зло от невежества, – сказал Сократ, но познание бесконечно, а потому человек и носитель зла, и его жертва. Лев Котюков был вынужден заметить что в «страхе Божьем», в рабстве Божьем – высшая свобода. Здесь он трансформировал. по-своему резко и отрывисто на вяловятые признания Бердяева и Лосева, что Бог – моя свобода… Вообще, слово «свобода» не совсем русское, хотя по корню оно русское – слобода, т. е. вольное поселение, посад, хутор, но социально-философски это слово нам не подходит. Нам подходит слово – Воля. Жаль мне только волюшки во широком полюшке, жаль мне мать старушку, да буланого коня…
Итак, Володенька, сокол ты мой ясный, я заканчиваю свою эпистолярную тягомотину подобно Сенеке. Сенека приветствует Луцилия!
«Я думаю, первое доказательство спокойствия духа – способность жить оседло и оставаться с самим собою», – писал в письме к Луцилию Сенека. Луцилий младший друг Сенеки, занимавший прокураторские должности в различных провинциях, данное извлечение из письма, когда Луцилий прокураторствовал в Сицилии.Книга стихотворений «Испытания» большая и по емкости и по содержанию. Спасибо тебе за твое творчество. Так держать!
P.S.
Вот ёлы-палы! То-то вышла радость, —
Проснулся я с зарёю без штанов,
А над рекой стоит чудаковатость
Бояринских возвышенных стихов.
P. S. P.S.
Просьба, Владимир-ста!
Прочти, пожалуйста!
Жму рукавицу! 16.02.2010 Твой Владимир Андреев
Бессмертный дух зеленотравья
Ирина ШЕВЕЛЕВА
«Что мне дома сидеть, как сычу? Я к соседке в окно постучу…», – в новейшей книге стихов Владимира Бояринова «Журавли улетели» как ни в чем не бывало присутствует и озорует в радостном захлебе раннее стихотворение юнолицего, яркой красоты парубка. Молодого поэта, которого приняли в свой круг знаменитые, вовсю гремевшие тогда поэты, слава послевоенной страны – Руси советской, небывалая поросль детей военных лет. Его старшие собратья, которых он почитал как своих ровесников: «Ровесники собственной смерти, Похожие так на отцов, Что даже прожженные черти Нас путают, как близнецов». В этом кругу «…черного нет человека, Немыслим изломанный жест», бредет Николай Рубцов и, «срывая в пути подорожник, На смертные раны кладет», Юрий Кузнецов «тычет прокуренным пальцем: «Край света за первым углом»… К памяти Владимира Цыби-на обращены строки вещего смысла: «Пора предстать с ответом Богу, Пора вернуть ему дары». В те поры «За мною в полночь приходила Муза, Родная дочь Советского Союза»…
Но пусто во времени голом!
Но слову заказано течь!
И хочется смертным глаголом
Небесные своды прожечь!
Пусть хлынет из райского сада
На землю пронзительный свет…
Но как прежде рвется к свету земная травная ярь. Молодо, юно, сильно. Ослепительно, как в раннем стихотворении. Как там разворачивается бесшабашный любовный сюжет? Заливается под гармонь: «Как я нынче к соседке спешил, Перед печкой рубашку сушил!»? Безоглядно жарко! «То ли ночь, то ли полдень уже? То ли сон, то ли рай в шалаше? То ли тень от огня на стене, То ль полощутся крылья в огне?». Природное и воспитанное отечественной стиховой культурой, старшими собратьями, вековой культурной традицией точное, размашистое изобилие образности, метафорики, живописная свобода чувств.
А соседка-то? Ее ответ на стук в окошко:
Рассмеется: «Мороз – будь здоров!
Но у нас три поленницы дров,
Помидоров соленых бадья,
И… молва для меня – не судья!
Ай да молодка! Расторопная хозяйка, ядреная душой и телом, с цветущей свободой чувств. Встречающая нараспашку, радостно, с привкусом горчащей пыльцы. Национальный портрет, характер, высвеченный изнутри на весь мир. Неизбывной свежести образ. Прошли десятилетия, а образ свеж и не собирается тускнеть. Вровень с лирическим образом лирического героя. Такого живого двуединства в поэзии поискать. Женщина, что украсит любую книгу поэта, окажет честь русской лирике. А тут и русский мир вокруг – в красе зеленотравья, звонко ударяющий вечным пейзажем:
Посмотрели в окно на заре:
Мать честная, весна на дворе!
И взошла молодая трава
Там, где раньше лежали дрова…
Лучом юношеской гениальности автор зажег классическое произведение. Жить которому и жить.
Потом будет манить волной глубоководная река любовной лирики Владимира Бояринова, будут истинно судьбоносные, историософские, мистические строки о волшебстве любви. Влекущие читателей и читательниц, западающие в сердца, читаемые наизусть.