А глаза-то, глаза! – с небесами
Не иначе в глубоком родстве.
Только шрам не видать под усами,
Как дорогу в траве-мураве.
Это путь в божьи выси, всех русичей возносит туда автор фантомных стихов. От чего они становятся реальнее там, куда живущим непросто подняться. Там, где быть отныне проданному деревенскому дому:
Еще ночные бродят сказки,
И ветер стонет как живой,
И без утайки, без опаски
За печкой плачет домовой.
Трещат сосновые поленья,
Горчит смоленый чад и тлен.
А дальше – бьет прямо в душу, в мозг, в сознанье:
И все четыре поколенья
Глядят потерянно со стен.
И вырывает стих поэта из фантомно-болевого, спасительного «ввысь», в жизнезовущие небеса лишь одну горевую земную реальность – смерть родителей. Она нигде, только здесь: «Вот они: лес и купава, Вот и сосновая рать. Где мое сердце упало, там похоронена мать». Но и этот миг неутешимый поэт вытягивает в пусть земное, но инобытие:
Через речку студеную вброд
Перейду. Так быстрей! Так короче!
Что за странный встречает народ?
Почему так потуплены очи?
………………………………..
Только воет печная труба.
Только сажа глаза разъедает.
«Не судьба, – говорят, – не судьба.
А другой у людей не бывает».
По-земному деятельной красоты рисуемые поэтом родные – вселенские – лики, образы, фигуры с орудиями труда, знаками героизма, символами побед и мирных тихих подвигов радуют и дивят в стихах Владимира Бояринова. Мастерами, держащими в душе устои:
Терновым или лавровым венцом
Не тешиться, витая в звездных высях.
Дано от предка – в бытность кузнецом
Он первым искру вдохновенья высек,
Чтоб колыбель земного ремесла
Ни хмелем, ни быльем не поросла!
Искусен древний герб на княжеском знамени: «Красовался медведь На щите у меня. На щите, на резьбе Белокрылых ворот …». Медовый дед ставит за ульем улей. «Пусть над твоим кержацким скитом Кружится рой, А ты не стал, наследным скифом – Не твой герой». Крут разноликий славянский лик:
Чистым бисером, ниточкой ровной
Нанесу я на холст родословной
Спивомовку хохлацую
На грунтовку кержацкую!
А то и лих по-евразийски: «Батый, я украл твою дочь И скрылся за дымом пожарищ!».
И сквозь века гудит сегодняшний день: «Многие лета!» над старым окопом Гудом протяжным гудят провода. «Многие…» – летняя вторит страда». Пышно богата ассоциациями, всем веками созданным, сказанным, живописно излитым, музыкой прозвучавшим поэтическая ткань лирики Бояринова. Так своеобразно запечаляется у него история – через полотно художника: «Николай Николаевич Ге Спрятал нож у Петра в сапоге!» Да и сам стихотворец добавил к образу Петра: «Он – Юпитер, он – кондитер, Он испек чудесный Питер, Что на краешке стола Во главе стоит угла!».
Множественность бытия вмещается в емкие, просторные внутренне строки. Он творит новую, за космические пределы, образность национального художественного письма. Гигантский, душу веселящий труд. С головокружительным замахом на… деятельного Господа.Младенец русской славы
До времени молчит.
А вьюга все крепчает,
Плетет свою кудель.
Господь всю ночь качает
Златую колыбель…
Может быть, еще один классический образ перед нами…
Откуда силы берутся – хоть на единый ярый выброс гениальности – в поэте? Ведь в полотнах его лирики собрано столько скорбных потрясений, пережитых в одиночку, без живого сплочения единомышленников, единоверцев, без роднящей творческой силы его предков, родителей, что порою стихи его звучат как реквием, как крик тоски. И – как несдавшаяся тайна, чудо несгинувшей поэзии Руси.
«И взошла молодая трава…» Энергия поэта всходит как трава – из высохшей, выжженной, – «И никнут овсы, в невесомую пыль Роняя свои золотые сережки», – затоптанной, запыленной, заброшенной почвы. Из зимы, лишь покровом устелившей просторы степных – южнорусских, сибирских – просторов. Там «я зарыл свои вериги С тайным трепетом и жалью Под степной зарницей книги, Под отеческой скрижалью». Травы – самое живое на земле в поэтическом чувстве, в нестареюще молодом образе поэта. Да, таково его место в отечественной лирике – молодой поэт. Потому что «степная даль была безбрежней, Была таинственней она», – прежний юный захлеб. И на два голоса песня «для ржаного в поле голоса И для горькой лебеды». Потому что он владеет тончайшей изысканностью национального стиха: «И запахли сеном Чистые купавы». Из этого мира вырастает надежда: