Поле.
Поразительное по эпической многозначности и исповедальной искренности стихотворение: полет поэта охватывает, мало сказать, небо – другие миры вплоть до подземной бездны, он – велик и таинственно-объективен, ибо не укротим, опасен и не нуждается в ясно: субъективистской и гум-ан-ус-ной опоре, целомудренно и всегда вдохновенно преисполняясь только верой в заветно: убийственное или спасительное – земное поле… Здесь осознанно и концентрированно: сгущена и – разрежена: въявь! – бездна русского бытия в двадцатом столетии: мы, наконец-то, социально, хозяйственно и научно вознеслись над своей славянофильской и почвеннической данностью, отныне нуждаясь в ней лишь как прямой: стартовой: – площадке и – неопределенно: живой – по-имперски! – вдруг – перспективе, которая прекрасно заключает в себе и столько раз угаданную русскую чистоту, детскость, всевозможность, и – по-бояриновски: принципиально-целеполагающую! – открытость любому экзистенциально-судьбинному исходу (см. также «Не помню, что было в начале…») – что естественно и – вызывающе! – требует «веселой» «отваги» и «силы», «и лучшего нет и не будет ни в буднем, ни в праздничном дне» («Какая веселая сила…» – знаменательно! – ставшая названием целого сборника поэта: 1978–1982 годов).
Никаких броских, «деревенско-прозаических» и прочь-их, кладбищенски-матерых» стенаний по поводу исторически-оправданного советского взлета в общечеловечески-вселенские просторы, равно вертикального и горизонтального – бездонно: пере-крест-ного! – размаха мы не найдем в веселых и доблестных стихах Владимира Бояринова. Более того, он самоотверженно и – традиционно предлагает вслед за своим героем Ивашкой забить возле отчего дома «ось земную, вкруг нее пойдет земля!» («Ось») – да и вся обрусеваемая на наших глазах галактика: с пастбищем – едва ли не поголовно – солнечных – звёзд («Мои стада», «Кони») – которые рано или поздно, пусть, и «нелегким» путем, но приведут – по-лобачевски! – зацикленно – новейшего пастыря к родному порогу («Большая медведица») на неэвклидово-земное поле…
Да, наш поэт по-советски: бесстрашно и целенаправленно – принимает цивилизованную, да и культурную необходимость: не-классически-беспредельного расширения – русского космоса, очерчивая в нём не просто удалые, а исконно-огатырские и былинные масштабы («По душам», «Сны старого дуба»). Ведь гармонично и надёжно соединить в себе традиционно: прямую и – домостроевски: самодержавную! – данность с её со времен Петра Первого чаемым – народно – и сверх-кольцовски – ! – модернизирующимся улетом – очень и очень трудно в силу и очевидной исторической бепрецедентности, и антиномично-истинной логосной цельности, и постоянной – над-душевно-личностной – крестности – этого «непокойного» и «горько-медового»! – синтеза («День за днем», «Эти каменные стены…»)
Вот почему заметное большинство русских писателей особенно последней трети XX века, «деревенщински» и – «вечнобабски»: старушечьи! – предпочли у-доб-р-ен-но и однозначно ограничиться патриархально-уходящей в небытие натурой, придав ей формалинно-приторную и по-иезуитстски – трупную! – идеальность и, тем самым, уготовив «совершенно» внеисторическую и откровенно: дегенеративную – здесь-и-сейчас – будущность: мирно-прогрессируюшую – ж-с-уть! – нам: «законно» – постсоветским – в-у-смерть: ничего… То-то, свободно и – «подчистую»: чем не по-движнечески – «комильфо»?! – возлюбили мы своё нынешнее физическое вымирание – ради, ей-ей, «классической» и «гениальной» аттестации: на посошок – уже всего русского народа, а не его отдельных – субъек-тивистски-кладбищенских «предтеч», к коим «соборно», «патриотично» и – судя по себе: намертво – затесали даже не-ис-тово-воскресительного Юрия Кузнецова…
Но поэзии Владимира Бояринова абсолютно и – эпатажно не грозит подобная официозная аберрация и, конечно же, дегенеративность прямо-«классического» пошиба – особенно в «глазах» какого-нибудь vi-ё-р-исто: нобелевского бельма: бояриновская русскость не даёт ни малейшего по-лож(ь) – ительного повода для её буквалистски: выспренной и «духовитой» – до могильно-летательного венчика! – аннигиляции. Она заведомо мужественно и трагично вбирает в себя по-халкидонски-! – неслиянную и нераздельную – динамичность: улёта – можно сказать, к-рай-не! – догматизируя его весёлый и праздничный напор:Не надо шалаша
У рая на краю,
Где общая душа
Вольёт в себя свою…
(«Не надо шалаша…»).
И «зловещие кометы» превращаются «в лебедей!» («По душам»)…
Оптимистично-аскезный лейтмотив бояриновской поэзии сродни зиждительно-парадоксальной шукшинской «маэстровости» – проницательно и – пророчески постиг кардинальную опасность для современной русской души: «подло»-«омутную» обыденность, которой народ дал точно-двойственное определение «ништяк» и в которой волей-неволей затаптываются в-сырьё-з остаточные «жаркие угольки» исконного и – гвардейского! – богатырства («Иванов день»), чтобы окончательно и – «совершенно» затмился в нети Иван, в лучшем случае наивно, пассивно и политкоректно ожидая «давнего чуда» с «запрокинутым в небо лицом» («Что скажет небо», ««Ясный месяц»)…