– Что я должен делать? – хрипло спросил маршал. Он провел рукой по сукну мундира, сжал в кулаке острые грани маршальской звезды.
– Воевать, – отозвался сержант. Он поднялся из-за стола и снова повторил:
– Воевать, маршал. Вы это умеете хорошо. Даже тогда, на Волчьем поле, вы победили. Правда, используя для этого методы, которые не всем по нраву. Но Вы не побоялись их применить. Теперь все проще. Карта – это ваше поле битвы. И эта же карта – тело, которое сейчас лежит, утыканное капельницами. Столица – сердце. Пока оно бьется, и тело, и Империя живы. Правда, просто? Даже примитивно, ничего нового. Продержитесь, маршал.
Сержант повернулся и пошел к двери. Потом остановился и поглядел маршалу в глаза.
– Забыл добавить… Ну конечно же, у Вас будут все условия для работы, все привычные детали. И никакой боли, маршал. Никакой.
Он взмахнул рукой, и маршал внезапно увидел, как пустой зал наполняется людьми. Офицеры-референты, радисты, секретари, картографы и курьеры – все они негромко переговаривались, деловито сновали туда-сюда с пачками документов. Штаб гудел как улей. Чья-то рука уважительно коснулась локтя, маршал обернулся.
– Ваш чай, господин главнокомандующий, – юный лейтенант с едва пробивающимися на губе усами, щелкнул каблуками и вытянулся, демонстрируя училищную выправку. – Как просили, с лимоном и двумя кусочками сахара.
– Без чинов, сынок, – маршал добродушно принял стакан в серебряном подстаканнике. Он поднялся из кресла, чувствуя легкое и послушное тело. Все разговоры смолкли, все глаза ловили каждое его движение.
– Вот что, господа, – главнокомандующий звякнул ложечкой в стакане, – у нас очень мало времени. Давайте работать. Как будто нам черти на пятки наступают.
– Сколько можно здесь торчать? – жена старшего внука поморщилась и выплеснула чай за окно. – Когда это все закончится? Надоело уже. Сидим тут как в мышеловке!
Столовая взорвалась перепалкой. Все спешили высказать свои обвинения, их голоса резали воздух – и надо всем этим ржавой пилой визжала жена старшего внука.
Профессор поморщился и прикрыл дверь в комнату умирающего.
– Слыхали, коллега? – спросил он у второго врача, усталого человека с серым от недосыпа лицом.
– Еще бы, – мрачно отозвался тот, судорожно сдерживая зевоту и шипя от этого сквозь зубы, – собрались добрые родственники, устроили войну.
– Да, что-то в этом сравнении есть, – профессор усмехнулся, набивая трубку табаком и тщательно уминая его большим пальцем с коричневым ногтем. – Действительно, война! Вот сейчас эта… ведет в наступление свои танки.
– Скорее уж, авиацию, – хохотнул второй врач, – ковровые бомбардировки обеспечены!
– Но и на старуху бывает проруха, – прислушался профессор, – младший внук со своей женушкой тоже не промах. Спит и видит себя хозяином этого особняка со всей обстановкой… А за ее спиной еще и младшее поколение, у которого молодые и крепкие челюсти. Вцепятся так, что за уши не оттащить.
– Интересно, его хоть кто-нибудь любил? – задумчиво спросил врач, поглядев на занавеску, из-за которой слышалось металлическое шипение искусственного легкого.
– Говорят, его солдаты, но из них уже никого не осталось, конечно. Прожить так много лет, удивительно, просто необычайно много…
Тоненько задребезжал тревожный звонок. Сунув трубку в карман халата, профессор быстрыми шагами направился к аппаратуре.
– Опять приступ!
Приступ на западном направлении был отбит мастерски, противнику так и не удалось замкнуть окружение вокруг двух армий.
Маршал вытер пот со лба, щелкнул пальцами. Кто-то подскочил, вложил в них уже дымящуюся сигарету. Главнокомандующий закурил – с наслаждением, чувствуя, как дым легко обволакивает легкие, не вызывая колючей боли и приступов кашля. Как в молодости, высадив сигарету в четыре длинные затяжки, он ткнул скрюченный окурок в пепельницу и снова уткнулся в карту.
– Данные по фронтам? – приказал коротко. Через секунду прозвучал четкий доклад. Хмыкнув, маршал двинул танковые дивизии на юг, переставив на карте маленький танк. Он кидал резервы в бой, жег мосты, маневрировал – вот уже сутки. Он рассыпал минные поля, выжигал сотни километров земли, рвал мосты и рокады. Где-то там, вне его взгляда, живые армии отчаянными ударами разрывали окружение, не давали врагу закончить наступление, изматывали, висели как бульдоги, намертво сжав зубы. Где-то там тысячи людей умирали, и горела техника, и над полем боя висел жирный, липкий, приторный дым, заставляя людей выхаркивать легкие и биться в мучительном кашле.
Здесь, в штабе, гудели вентиляторы и воздух всегда был свежим, а чай – горячим.
Но на исходе первых суток враг нанес удар, и танковый клин прорвал оборону, поглотив два города. Резервов здесь не было, и маршал побледнел. Пустой стакан задребезжал, покатившись по полу, и он увидел, как один из штабистов осел в кресле и через секунду исчез. Просто исчез, растворившись в воздухе, а за ним и второй – офицер связи.
"Никакой боли, маршал", – сержант не солгал. Его солдаты, так же как и части его собственного тела, умирали один за другим, но он ничего не чувствовал, никаких неудобств и лишений.
– Нет, черт побери, неудобства у тебя будут! – буркнул он себе под нос. Теперь поток информации станет скуднее, а обработка ее усложнится.
Но в штабе еще оставались люди.
Профессор стоял в столовой и курил трубку, глядя на столпившихся у стола родственников.
– Нет, – спокойно повторил он, – отключить аппаратуру? Исключено. Будучи в сознании, мой пациент приказал этого не делать. Он хотел бороться до конца.
– Чушь какая! – фыркнул кто-то из мужчин. – Издеваться над всеми нами до конца, вот чего старый хрен хотел!
– Заткнись! – оборвал его старший внук. Он посмотрел на профессора, нервно покручивая золотой перстень на указательном пальце.
– Но если все родственники подпишут обращение с просьбой об отключении аппаратуры, поддерживающей жизнь, то… э-э… это возможно?
Профессор выбил трубку в фарфоровую пепельницу. Он пожал плечами.