Эрнест был совершенно счастлив. Он клялся посвятить все свои силы, все свои чувства и помышления освобождению родины и думал, что любовь к Италии заменит ему все привязанности на земле. Мрачная меланхолия, развившаяся в нем сперва под влиянием постоянных рассказов отца о смерти матери, а затем, после смерти отца, среди уединения старого замка, начала уступать место более светлому взгляду на будущее. Он перестал уже считать себя человеком, которому от самого рождения суждено не знать ничего, кроме несчастий. Но за несколько лет до того момента, когда мы в первый раз встретились с ним в гарибальдийском лагере, случилось нечто, показавшее ему, что не одни патриотические чувства могут волновать его грудь и что злой рок, преследовавший его с первого дня рождения, не совсем еще оставил его.
В числе наиболее популярных профессоров был старик Клавдио Романо, профессор итальянской литературы. Друг и товарищ Сеттембрини[305], он читал свои лекции в том же духе, стараясь рассказами о прошлом умственном величии итальянского народа внушить веру в его будущее и возбудить в своих молодых слушателях готовность работать для разрушения тех препятствий, которые мешали ему развернуться во всю свою мощь. Нечего и говорить, с каким напряженным вниманием слушала молодежь эти лекции, превращавшиеся иногда в вдохновенную проповедь патриотизма и свободы, облеченную лишь в прозрачный покров изложения исторических событий.
Однажды Клавдио Романо говорил о временах Петрарки и о последних днях независимости итальянских городских республик. Он рассказывал о благородных усилиях нескольких патриотов соединить между собой разделенные мелочной враждой муниципальные республики и о том, что усилия эти остались бесплодны, и как северные варвары, привлекаемые богатством, красотою и плодородием страны и легкостью ее завоевания, со всех сторон устремлялись на нее и терзали и рвали на клочки ее беззащитное тело.
В эту минуту лисья фигура в черной монашеской мантии, принадлежавшая ректору университета, проскользнула сквозь заднюю дверь и остановилась в темном углу, прислушиваясь к каждому слову профессора.
Но в жару речи старик не заметил ни черной рясы монаха, ни некоторого движения в задних рядах своих слушателей. Он продолжал говорить о разорении страны под властью иностранцев, о нарушении всех прав личности, совершаемых наглыми пришельцами. И всякий видел в его очерке картину современной Италии, находившейся именно в таком положении. Он закончил среди всеобщей тишины восклицанием, вырвавшимся из уст поэта в минуту отчаянной скорби:
Глубокий вздох, вырвавшийся разом у нескольких сот молодых людей, пронесся по зале, как бы вторя словам Романо. Но вслед за теми откуда-то из задних рядов раздался насмешливый голос:
— Прекрасно, господин профессор! Его высочеству нашему всемилостивейшему герцогу будет сегодня же доложено о том, какие патриотические и верноподданнические чувства внушаете вы юношеству, — и смею надеяться, что он не оставит без награды вашего рвения!
Все узнали голос ректора, и ужас охватил присутствующих. В зловещем карканьи черного ворона слышалась отдаленная ссылка и даже, может быть, многие годы заключения в цитадели Куфштейна или Марбурга[306]. Австрийский деспотизм чувствовал, что приближается его последний час, и потому был подозрительнее и беспощаднее, чем когда-либо.
Через час в квартире Эрнеста собралось несколько человек его ближайших друзей, принимавших уже участие в тайных обществах, которыми кишела тогда вся Италия, чтобы обдумать, нет ли возможности как-нибудь отвратить удар, грозивший седой голове любимого профессора.
Все единогласно решили, что ему необходимо бежать. Ни для кого не составляло тайны, какую ненависть питает к старику ректор. Ему нетрудно будет раздуть всякое слово, неосторожно сорвавшееся с языка Романо, до размеров открытого призыва к неповиновению Богом поставленному и полицией поддерживаемому австрийскому правительству. Значит старику остается единственное спасение — покинуть возможно скорее «счастливейшие» земли своего законного государя.
Оставалось решить вопрос о том, как привести в исполнение это благое намерение. Границы строго охранялись и было чрезвычайно опасно переходить их без законного разрешения. Но в этом случае Эрнесту очень пригодилась его скитальческая жизнь в родительском замке. Странствуя по окрестным горам, он знал как свои пять пальцев все горные тропинки и мог провести до границы свободной Швейцарии через такие места, где можно было встретить только диких коз. С этим планом бегства он явился через полчаса вместе с одним товарищем в кабинет Клавдио Романо.
305
Луиджи Сеттембрини (
306
Древняя «башня кайзера» в Куфштейне (иначе Куфштайн;