Эрнест понял, что для него погибла всякая надежда. Он взял девушку за руку, в первый и последний раз поднес ее к своим губам и, не говоря ни слова, встал и через несколько мгновений скрылся за выступом скалы.
С тех пор они не встречались больше.
Эрнест весь погрузился в жизнь заговорщика. Он принимал участие во всех попытках, организованных неутомимым Мадзини[309], и думал, что политика, эта страсть из страстей, вытеснила из его сердца образ удивительной девушки. Но неожиданная встреча у Калатафими показала ему, как мы уже видели, что он сильно ошибался.
Глава XII. Экспедиция
Вернемся теперь в Сицилию.
Расставшись с молодой девушкой, Эрнест пришел в свою палатку и стал думать. Его мечты о жизни, посвященной одному служению своей великой идее, погибли навсегда. Он чувствовал себя снова прикованным к этой женщине, которую в эту минуту он ненавидел за то, что она была так дорога ему. В его ушах с убийственной ясностью звучали слова, полные ненависти и дерзкого вызова судьбе, которые он слышал от нее когда-то. Но теперь они жгли его, как раскаленное железо, потому что в них он слышал свой приговор.
Да, она исполнила свою клятву. Она доказала, на что может быть способна женщина. А он? О, как он жалок перед нею! Когда-то Марция сказала, что ненавидит его, теперь она будет вправе его презирать.
А между тем воображение рисовало перед ним очаровательный образ любимой девушки. Он видел эти чудные большие глаза, смотрящие так серьезно и строго.
«Боже, как счастлив будет тот, на кого они устремятся с любовью!»
И он жаждал этой любви, как умирающий в знойной степи жаждет глотка воды. Он готов был отдать жизнь, всё за одно мгновение взаимности. В то время, когда гордость, самолюбие заставляли его клясться, что он никогда больше не увидит ее, он готов был броситься за ней, упасть к ее ногам, целовать ее платье и молить о любви, как нищий о милостыне.
— О, это ужасно! — восклицал он. — Я не могу жить без нее и не смею подойти к ней, потому что она снова холодно, презрительно оттолкнет меня, как докучливую собачонку. И впереди всё те же муки и ни луча надежды!
Он в отчаянии схватился за голову обеими руками.
Долго сидел он в такой позе и не заметил, как полог палатки отворился и в дверях показалась высокая мужская фигура. Это был Орсини.
Эрнест часто сталкивался с Орсини и между ними завязалась тесная дружба. Опытный Орсини любил молодого новобранца, потому что в нем он как бы видел самого себя во дни первой молодости. Разумеется, для Орсини не было тайной юношеское чувство Эрнеста к дочери Романо. Ему не стоило большого труда догадаться, что после неожиданной встречи с нею, и притом при таких обстоятельствах, любовь его должна вспыхнуть с новою силою и страшная буря должна забушевать в его душе. Орсини шел к нему, чтобы разделить с ним его горе и протянуть руку помощи в случае надобности.
— Эрнест! — сказал он после некоторой паузы.
Молодой человек не слышал.
Орсини сделал несколько шагов и положил ему руку на плечо.
Эрнест вздрогнул и, вскинув на него глазами, проговорил:
— А, это ты! Я знал, что ты придешь, и ждал тебя.
— Благодарю.
Несколько минут оба молчали.
— Ты ее видел? — спросил, наконец, Орсини.
Эрнест ничего не ответил и только несколько раз кивнул головой с выражением отчаяния.
Друг его всё понял. Всякие утешения были бы не только бесполезны, но даже обидны.
Он стиснул в своих руках горячую руку юноши и долго смотрел на него с такой нежностью, какую трудно было предположить в этом суровом конспираторе.
— Послушай, — сказал он. — Я пришел к тебе с предложением. По полученным из Палермо письмам видно, что некоторые патриоты замышляют там какую-то смелую попытку против бурбонского правительства. Я думаю, что присутствие хотя бы нескольких человек из гарибальдийцев сильно подняло бы дух палермитанцев. Если хочешь, я выхлопочу у генерала разрешение для тебя и двух-трех твоих товарищей принять участие в этом деле. Хочешь?
— О, конечно, хочу! — вскричал Эрнест, оживая. — Мне нужны опасности, дело, чтобы заглушить хотя отчасти то, что происходит у меня в душе. Я бесконечно благодарен тебе за твое предложение. Постарайся устроить всё завтра же.
— Хорошо. Гарибальди, вероятно, согласится. Палермитанцы не ждут ничего, но будут очень рады. Я дам тебе письмо к Мокарде и Розалино, которого ты встретишь в городе, если с ним чего-нибудь не случится.
309
Джузеппе Мадзини, иногда Маццини (