Прибытие резерва дало гарибальдийцам возможность снова перейти в наступление. Марция, при помощи товарищей, перенесла Эрнеста на перевязочный пункт. По окончании битвы он был перенесен в госпиталь, куда она и поступила, чтобы ухаживать за ним, потому что с окончательным поражением роялистов наступило временное перемирие.
Вот каким образом Марция и Эрнест очутились вместе.
Раненый сделал рукой знак, что хочет что-то сказать. Девушка наклонилась к его изголовью и устремила на него печальный взгляд.
— Марция, — чуть слышно прошептал умирающий, — мне осталось всего несколько минут жизни. Скажите же мне…
Он не кончил, потому что кровь хлынула у него изо рта.
— О, милый! — вскричала вне себя девушка, целуя его руки, — я люблю тебя! Я знаю, что тебе именно это хотелось услышать! Да, да, люблю, хотя думала, что тайну эту я унесу с собой в могилу.
Эрнест закрыл глаза, чтобы не видеть в лицо счастья: оно слишком слепило его слабеющее зрение. Он только слабо пожал руку девушки, лежавшую в его руке.
— Погоди, дай мне опомниться! — прошептал он.
Марция молчала и печально смотрела на больного. Зачем я сказала ему это? — думала она про себя. Теперь жизнь покажется ему в тысячу крат дороже, а смерть ужаснее!
Раненый сделал движение. По его лицу пробежала темная тень. Глаза выражали укор. По какой-то таинственной чуткости, свойственной только умирающим, он, казалось, отгадал, что подумала девушка.
— Ты жалеешь, что сделала свое признание? — сказал он.
Марция ничего не ответила.
— Не жалей, — проговорил больной после некоторой паузы. — Вся жизнь не дала бы мне того счастья, какое дали твои слова!
Марция припала к его постели, заливаясь слезами.
Эрнест с трудом поднял руку и положил ее на белокурую головку бедной девушки. Оба молчали. Да и что могли они сказать друг другу!
Марция просидела всю ночь над постелью умирающего. Не желая увеличивать его страданий, она старалась казаться спокойной и улыбалась ему, но, отойдя в сторону, она тайком утирала слезы, которые помимо ее воли катились из ее глаз. К утру раненый забылся коротким, тяжелым сном. Но вдруг он вскричал:
— Марция!
Девушка бросилась к нему.
— Прощай, я умираю, — проговорил он.
Она прижалась губами к его холодеющим устам и хотела что-то сказать. Но рыдания прервали ее голос.
Началась мучительная агония. Марция стояла над постелью умирающего бледная как смерть и в немом ужасе смотрела на это искаженное предсмертными муками лицо.
В эту минуту в комнату вошел фельдшер в сопровождении какого-то молодого человека. Это был Роберт. Он подошел к Марции и хотел что-то сказать, но, увидав эту ужасную картину, остановился и, притаив дыхание, стал смотреть. Много раз приходилось ему видеть смерть на поле битвы, но там она никогда же производила на него такого потрясающего впечатления.
Ждать им пришлось недолго. Через несколько минут Эрнеста не стало.
Фельдшер положил ему руку на сердце и произнес это ужасное слово:
— Умер!
Марция пошатнулась. Это слово, которого она ждала с минуты на минуту, поразило ее, как удар.
Роберт поддержал бедную девушку и печально сказал:
— Синьора, не вы одни будете оплакивать смерть этого человека! Он был лучшим другом и мне.
Слеза скатилась по загорелому лицу Роберта.
— Ваше горе священно, — продолжал молодой человек, — но, может быть, сочувствие близких способно облегчить вам его. Я пришел к вам, синьора, по просьбе вашего дяди, доблестного патриота Либорио Романо, который жаждет увидеть в своем доме свою знаменитую племянницу.
Марция ничего не отвечала. Казалось, она не поняла даже того, что говорил ей Роберт. После первого потрясения она как будто окаменела. Она не плакала, не ломала себе рук, а стояла неподвижно, как статуя, и смотрела на бездыханное тело своего возлюбленного.
— Пойдемте, — сказал Роберт, понимая, что с бедной девушкой нужно обращаться, как с ребенком.
Через полчаса Марция была в доме своего дяди.
Заключение. У семейного очага
Оставим теперь ужасные сцены битвы и смерти и перенесемся в Ломбардию, в те самые места, где начался наш рассказ.
В той самой комнате, где несколько месяцев тому назад Далия в первый раз прочла графине Эмилии письмо от своего Роберта, в той же самой комнате сидят они теперь и снова читают письмо того же Роберта. Но сколько перемен произошло за эти несколько месяцев!
Графиня в трауре после смерти своего племянника. Лицо ее, обыкновенно столь веселое и довольное, носит на себе печать скорби, потому что добрая старушка любила своего единственного племянника, как родного сына.