Лизанька несколько раз навещала Богдана во время болезни Макарова; она вместе с Спотаренкою шла за гробом бедного художника. Все это отчасти подействовало и на ее нервы. Мало-помалу она стала примечать, что сочувствие, которое возбуждал в ней Богдан, было вовсе не то безличное сочувствие к страданию человека, которое пробуждал в ней Макаров. Ей стала нравиться наружность молодого человека, сперва отталкивавшая ее своею жесткостью, ее занимало часто, что чувствует к ней Богдан?
Определить это было нелегко. По крайней мере, сам герой не сумел бы наверное. Со смертью Макарова он почти не жил в обществе людей. Он случайно встречался со многими, но как с тенями, или куклами. С матерью его отношения ограничивались одной перепиской, становившейся для него все более и более тяжелой. Чтобы не беспокоить ее и не напугать скверным своим нравственным и материальным положением, он постоянно лгал ей, даже в самом тоне своих писем, беззаботном и шутливом…
Редкие свидания с Лизанькой были для него праздником в этом томительном однообразии.
VII
Богдан обедал как-то у Стретневых в конце этой так прочувствованной им зимы; после обеда Стретнев ушел по обыкновению в свой кабинет. Богдан сидел в креслах у стола; Лизанька полулежала на диване. Были сумерки, они молчали. Лизанька вдруг взглянула на него и усмехнулась довольно горько…
— Я вспомнила, как вы прошлым летом гостили у нас в Р. Как недавно это было, а кажется, уж Бог знает сколько лет прошло с тех пор.
— Да будто многое в вас уже так изменилось? — спросил Богдан.
— Не только во мне. В вас, я думаю, больше…
— Нет, я все тот же.
— Где же! Вспомните наш разговор… или лучше, ваше ораторство в парке…
— Помню.
И в его воображении вдруг нарисовалась Лизанька, какой она представилась тогда ему, весной, при ясном небе, среди зелени. И на душе он почувствовал, словно как весна…
Очутившись в его страстных объятиях, Лизанька испугалась. Она бы никогда не решилась произнести эту страшную фразу. Но другого спасения не было.
Она сказала:
— Богдан, я не люблю вас; я не могу любить…
Когда Богдан выходил из комнаты, она позвала его. Несколько минут она молча смотрела на него.
— Ради Бога, — сказала она нетвердым голосом, — вы уничтожите меня, если вы решитесь…
— На самоубийство? — заговорил он, — нет, я этого не сделаю.
Она в другой раз позвала его.
— Неужели мы не увидимся больше? — сказала она не то утвердительно, не то вопросительно.
— Нам не надо видеться, — сказал Богдан.
Она держала его руки в своих руках.
— Вы можете слушать меня хладнокровно? — спросила она.
— С чего мне горячиться!
Она смотрела на него, но не смела говорить.
— Мне тяжело будет не видеть вас… Но ведь я вам не дам счастья. Это эгоизм с моей стороны. Я не должна удерживать вас…
— Если можно разойтись — всегда лучше разойтись…
Она опустилась на диван. Он попробовал освободить свои руки…
— Вы не уедете, не повидавшись со мной?
— Я зайду к вам перед отъездом проститься…
Оставшись одна, Лизанька долго плакала. Она чувствовала всю сложность, натянутость своего положения, и оно давило ее. Она пошла в кабинет к своему мужу.
— Что с тобою? — спросил он, увидя ее взволнованной и с заплаканными глазами.
— Nicolas, — тихо сказала она ему; слова с трудом выходили из ее груди. — Я не люблю тебя… Мы не можем жить, как жили до сих пор…
— Душа моя, — отвечал муж, — романическое чувство не переживает медового месяца. Да его вовсе и не нужно. Я давно знаю, что ты в меня не влюблена. Но ведь я и не требую этого. Но мы же жили вместе хорошо и спокойно.
— Я не могу больше так жить. Мне другой ближе тебя…
Николай Сергеич нахмурился, внутренне посылая к черту романтизм, и того, кто его выдумал. Лизанька плакала… Он хотел поцеловать ее, обнял ее одной рукой; она оттолкнула его руку.
— Мне тяжело это. Оставь меня, — сказала она.
Он еще больше нахмурился.
— Послушай, — начал он, — если ты любишь другого, я не стану тебя держать. Но я имею же право на то, чтобы меня не мучили, не оскорбляли напрасно… Из-за ребяческого увлечения… Я знаю, кто всему виною. Ты этого человека любить не можешь… Подумай серьезно о своем и о моем положении…
— Я не люблю никого, — отвечала Лизанька, еще больше заплакав, — но я хочу быть свободна. Я не отдалась увлеченью, потому что знаю, что я уж любить никого не могу…