— Кого его?
— Того… одним словом, того, который писал письмо. Вам, впрочем, должно быть всё равно, того ли или другого.
— В офицеры! — воскликнула с недоверием хозяйка.
— Да, сударыня, в офицеры! Полковник Сиртори позвал его, дал ему прекрасную шпагу и сказал: «Гарибальди производит вас в офицеры». Ну, что, теперь знаете довольно?
— Знаем, знаем…
— Ну, и слава Богу.
Глава X. Два совещания[282]
В Палермо празднуется прибытие нового наместника, генерала Ланца[283]. Князь Кастельчикала был отозван телеграфом в Неаполь и уехал накануне. Уже одни слухи о высадке Гарибальди наполняли ужасом неаполитанский двор. Последовавшие затем известия официальной газеты о гибели одного «из пароходов, на которых приехали флибустьеры», а также о том, что сами они окружены со всех сторон королевскими войсками и не сегодня-завтра будут взяты в плен живьем, — это известие, как оно ни удивительно, подействовало гораздо больше на двор и бурбонов, чем на публику. Общественное мнение сразу оценило эту ложь по достоинству. Приверженцы же колеблющегося трона, казалось, поверили собственной лжи и в течение нескольких дней предавались самым нелепым надеждам.
Известие о разбитии генерала Ланди при Калатафими поразило их, как громом. «Дерзкий флибустьер» не только не взят живьем, но, напротив, сам разбил одного из опытнейших королевских генералов и находится в нескольких переходах от Палермо.
Ужас овладел королем и его придворными. В таком отчаянном положении король решился прибегнуть к перемене административных лиц.
Вот почему генерал Ланца с самыми неограниченными полномочиями был отправлен в Палермо.
Князь Кастельчикала, вместе с своими достойными помощниками Манискалько и Сальцано, верили только одной полиции, считая ее единственной надежной опорой престола. Они довели полицейский режим до самых крайних пределов. По их приказанию, гражданам города, под страхом тюремного заключения, было запрещено ходить по улицам кучками, состоящими даже из трех человек, а также строго было запрещено собираться и в домах, по какому бы то ни было поводу, без предварительного разрешения полиции. По вечерам с восьми часов все должны были оставаться дома и не выходить на улицу без крайней надобности, если же выйти было необходимо, то граждане приказом обязывались брать с собой фонарь, чтобы полиция могла издали видеть, сколько человек идут по улице.
Новый наместник совершенно изменил систему управления. Он отменил все стеснительные постановления бурбонского триумвирата. Гулять по улицам можно было четырем и даже пяти человекам вместе; ложиться спать каждый мог, когда ему хотелось, а также позволено не носить фонарей.
Как бы то ни было, палермитанцам вздохнулось свободнее.
Старинный дворец богатого адвоката Франческо Мерлино весь сиял огнями, отражаясь на темной зеркальной поверхности палермитанского залива. У подъезда стояло уже несколько экипажей, а между тем новые гости всё продолжали подъезжать к ярко освещенному дому. Сегодня был день рожденья хозяина и он воспользовался этим случаем, чтобы устроить роскошный ужин, который должен был показать, что палермитанцы думают только об увеселениях, как в самое мирное время, и совершенно забыли даже о существовали Гарибальди.
По строжайшему предписанию князя Кастельчикала никакой семейный праздник нельзя было устроить без предварительного разрешения полиции. Поэтому Мерлино, хотя и принадлежал к числу официальных приверженцев бурбонского правительства, но счел своей обязанностью прежде рассылки пригласительных билетов явиться за разрешением к генералу Ланца.
Тот принял его с распростертыми объятиями и не только дал ему свое разрешение, но даже обещал почтить его своим личным присутствием.
Мерлино с горячностью истинного сицилианца стал рассыпаться в благодарностях. Но если бы какой-нибудь посторонний наблюдатель взглянул на него в эту минуту, то заметил бы, что только губы его складывались в улыбку, глаза же сохраняли странную серьезность, точно какая-то быстрая работа мысли совершалась в это время в голове хитрого законника. Но генерал не мог этого заметить: он мысленно сочинял уже свой дневной рапорт королю, в котором фигурировало донесение о бале у одного из первых адвокатов столицы, и этот бал являлся одним из самых лучших признаков успокоения страны под влиянием разумной политики генерала.
283
Федерико Ланца (