— Скоро ли вы увидите Гарибальди?
— Могу прискакать к нему через сутки.
После некоторых совещаний решено было, что Пило, передав диктатору обо всем им слышанном, заверит его от лица палермитанского комитета, что, в случае появления Гарибальди в черте города, народ сейчас же восстанет.
Собрание кончилось. Все присутствующие небольшими кучками вышли из дому, убедившись предварительно, что на далеком расстоянии не видно ни малейших признаков опасности.
Пило вышел последним.
— Не к добру! — пробормотал он своему другу, старому Мокарди. — Сальцано не явился; значит, наверное что-нибудь случилось! Узнай. Мне же нужно спешить к Гарибальди.
Через сутки в одной из лачужек деревушки Пиана[288] происходило совещание иного рода. В бедной комнате, за простым сосновым столом, покрытым картами, сидело пять человек — это были Гарибальди, Сиртори, Тюрр, Криспи[289] и Орсини. Они держали военный совет. Гарибальди не любил военных советов, но тут дело шло об участи всего похода, а стало быть, и о будущности Италии. Герой восемнадцати кампаний был в таких случаях осмотрителен.
Было очевидно, что они кого-то ждали. Сиртори, отличавшийся немецкой аккуратностью, поминутно посматривал на часы и хмурил брови. Остальные его коллеги тоже обнаруживали некоторые знаки нетерпения, только Тюрр спокойно прихлебывал вино.
Воспользуемся этим промежутком времени, чтобы сказать два слова об этих людях, которым будущее готовило столь различную судьбу.
Гарибальди в эту эпоху исполнилось пятьдесят четыре года — возраст полной бодрости и силы для людей с таким, как у него, железным организмом. Это был человек ниже среднего роста, но очень крепкого телосложения. Борода и волосы его были рыжего цвета; седина только начинала пробиваться в них. Лицо Гарибальди было замечательно. Он не походил на салонного красавца. Напротив, в комнате черты его лица, загорелого от солнца и ветра, казались грубыми и мало выразительными. Но лицо это было создано для того, чтобы вдохновлять толпу на полях, на площадях, в народных собраниях. Живописно закутанный в свой классический итальянский плащ, с круглой шапочкой на голове, Гарибальди был прекрасен, как античные герои, когда скакал перед рядами своих войск или проходил среди расступавшейся народной толпы. Теперь он сидел, погруженный в глубокую думу, и, казалось, не замечал ничего, что его окружало[290].
Рядом с ним сидел Криспи[291] — впоследствии министр короля Гумберта[292], теперь правая рука диктатора. Это был человек средних лет, сицилианец родом. Если б мы верили в переселение душ, то сказали бы, что душа Мазарини[293] переселилась в Криспи. Не было человека даровитее, хитрее, пронырливее и вместе с тем своекорыстнее и чувственнее этого сицилианца. Еще в Генуе он оказал огромные услуги Гарибальди, как организатор. Вследствие своих постоянных сношений с сицилианскими инсургентами, он всегда был au courant[294] всего, что совершалось на острове; с другой стороны, благодаря своим изумительным связям в городе, он как паук ловил малейшее известие из Сицилии, тотчас же перерабатывал его и пускал в обращение в публику в таком виде, какой был ему выгоден. В Сицилии он сумел сделаться до такой степени незаменимым, что, отъезжая на материк, Гарибальди, никогда его не любивший, должен был оставить его своим наместником на острове. Сделавшись впоследствии министром, он пал вследствии скандальнейшего процесса по обвинению его в двоеженстве[295].
По правую сторону Криспи сидел венгерец Тюрр — грубое лицо без всякого выражения. Это был храбрый солдат и хороший командир, любивший войну и гром битв, потому что в них он чувствовал себя в своей сфере, но человек без всяких убеждений. Впоследствии, поссорившись с Гарибальди, он душою и телом передался Кавуру и даже публично протестовал, когда его назвали однажды не пьемонтским, а гарибальдийским генералом[296].
Насупротив сидели Сиртори и Орсини.
Орсини был поразительно красив. Тонкие, чрезвычайно правильные черты лица, роскошные кудри и черная как смоль борода, обрамлявшая бледное лицо, невольно останавливали на нем внимание всякого. Высокий, развитой лоб, несколько скошенный назад и заметно сжатый у висков, заставил бы френолога заключить об его страстном, огненном темпераменте. Для простого же смертного, чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на его черные, мрачные глаза, в которых светилась и мысль, и страсть, и решительность. Освобождение Италии сделалось с самой ранней молодости единственной целью его жизни и ей отдал он всего себя. Он участвовал во всех заговорах против австрийского правительства, еще сидя на студенческой скамье. Арестованный, заключенный в тюрьму, приговоренный к вечному тюремному заключению, он бежал поистине каким-то чудесным образом, перепилив куском часовой пружины железную решетку своего окна.
288
289
Франческо Криспи (
290
Мечников одним из первых в русской литературе дал образ Джузеппе Гарибальди в своих «Записках гарибальдийца», в главе XXIV, которая так и называется — «Гарибальди»: «Я мало говорил в своих записках о нашем вожде, о герое Италии, который был душой и исполнителем великого предприятия; но теперь я считаю себя вправе посвятить ему одну из последних глав моих записок, и да простят мне читатели, если размеры этой главы не совсем будут равняться предыдущим…». Однако и в публикуемом тексте колоритное описание Гарибальди, как и его соратников, целиком принадлежит Мечникову, а не Оттолини.
292
Сын короля-объединителя Виктора-Эммануила II, Гумберт, иначе Умберто (
293
Знаменитый французский государственный деятель итальянского происхождения кардинал Джулио Мазарини (
295
В 1878 г. Криспи женился на сицилийской дворянке Лине Барбагалло (от которой уже имел дочь), ложно заявив, что его предыдущее венчание с гарибальдийкой Розалией Монтмассон было не действительным. Его падение, однако, оказалось временным: в 1887 г. Криспи стал премьер-министром Итальянского королевства.
296
Ср. «Записки гарибальдийца» Мечникова про Тюрра: «из отчаянного приверженца и друга Гарибальди ставшего посредником между им и министерством. Тюрр недавно обиделся, что один из журналов назвал его генералом волонтеров и торжественно объявил через журналы, что теперь он генерал итальянского войска».