Я не собирался принимать милости от Логницкого, но не мог и согласиться с ним в том, что члены ротной организации ССМ ни в чем не виноваты.
— Кто совершил ошибку в случае Бартоничека, если здесь вообще совершена ошибка, мы здесь вряд ли разберемся, — заявил я недрогнувшим голосом, но с ощущением легкой дрожи в руках. — Но от одного, прошу вас, не отказывайтесь — от того, что вы, члены ССМ, в чем-то виноваты!
В клубе раздался шум.
Но я еще не собирался заканчивать свое выступление и продолжал:
— Как могло случиться, что вам не удалось найти с Бартоничеком общий язык? Даже тем, кто жил с ним в одной комнате. — Спокойствие покинуло меня, зато руки перестали трястись. — Как это могло случиться, что вы позволили ему сидеть в комнате отдыха, подперев голову руками, и никто не догадался хотя бы спросить, что с ним? Почему никому из комитета ССМ не пришло в голову вывести его из затруднительного положения? Не оставлять молодого человека в беде — это же важнейшая задача организации ССМ! Или, может быть, я ошибаюсь? В этом случае извините меня и быстренько забудьте все, о чем я вам говорил.
Я сел, опасаясь, что мои слова не дойдут, до сердца солдат.
В том, что опасения мои не были напрасны, меня убедил разговор, услышанный мною после окончания собрания.
— В конце концов во всем оказались виноваты мы, — сказал один солдат другому.
— А ты что, ожидал чего-нибудь иного? — заметил другой. — Не знаешь, что ли, два основных воинских закона? Закон первый — начальник всегда прав. Закон второй — если начальник не прав, то в силу вступает первый закон.
Несмотря на то, что весь предшествующий день я провел на семинаре в дивизии, утром, придя в казарму, я решил прежде всего зайти к Индре и узнать, что нового. Возможно, я преувеличиваю, но пока мне еще не удалось избавиться от чувства, что во время моего отсутствия в подразделении могут произойти чрезвычайные события.
Не успел я повесить фуражку, как появился поручик Логницкий.
— Я буду просить перевести меня в другую часть, — произнес он, не успев поздороваться.
Этим приемом он мне начинал действовать на нервы.
— Ты об этом говоришь просто так, чтобы поддержать разговор, или опять появилась причина?
— Вчера ко мне в роту вернули Бартоничека. Разве это не причина? Мне уголовник в роте не нужен.
— Вернули в роту Бартоничека? — спросил я, ошеломленный новостью.
— Его привез прокурор. У него были какие-то дела в городе, и он, когда возвращался, захватил и Бартоничека.
— Так его вернули в роту? Значит, он не уголовник! — воскликнул я обрадованно.
— Пока нет, но будет. Место в тюрьме подождет, пока состоится суд в роте. Поэтому я могу представить, какой у него будет интерес к службе. В караул, значит, придется посылать других… Да мы просто не хотим его!
— Кто еще, кроме тебя, не хочет его? — спросил я угрожающе.
— Комитет ССМ. Вчера у нас было внеочередное собрание. По этому поводу принято решение.
— А проект этого решения предложил ты?! — Я немного сгустил угрожающий тон в голосе.
Логницкий растерялся:
— Предложил, не предложил! Было принято почти единогласно. Против был только Петрачек.
Я пришел к заключению, что этот разговор ни к чему не приведет.
— Пришли его ко мне, — строго распорядился я.
— Петрачека? — Логницкий по-прежнему был в растерянности.
— Бартоничека, — поправил я его. — Даю голову на отсечение, что вы на этом собрании обсудили все, но чтобы поговорить с ним — до этого никто не додумался!
— Не о чем. Того, что мы знаем, нам вполне достаточно. Он был членом хулиганской группы, которая скоро предстанет перед судом. А за такие дела, в которых он замешан, сегодня здорово наказывают. И почему мы должны с ним возиться?
— Ну, чего ты еще ждешь? Я просил пригласить ко мне Бартоничека, — решил я сразу закончить спор. Я был рассержен и не собирался этого скрывать.
Минут через десять появился Бартоничек.
— Давай с самого начала, и не нужно спешить, — сказал я ему и предложил сесть. — У меня много времени, хоть до завтра. — Со временем я, разумеется, преувеличил. — Можешь закурить, если есть что.
Бартоничек не был расположен не только к курению, но, что еще хуже, и к беседе. Я несколько минут не трогал его, и так молча мы сидели друг против друга. Когда молчание затянулось, я напомнил, что вечно мы тут сидеть не можем.