— Скоро ли к вечерне будут бить, отец Евфимий?
— Скоро, — ответил он. — Да вот уже стучат. Пора идти в церковь.
Мы ушли с балкончика и по коридорам и лестницам спустились в католикон5, весь в сиянии золотого заката. Служба началась, медленно, истово, как обычно на Афоне. «Свете Тихий святыя славы Безсмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога...».
Вечером я вышел на балкончик своей кельи и смотрел на усеянное бесчисленными звездами небо. Отец Евфимий тихо подошел ко мне:
— Смотрите на небо? Видите, какое величие и какая красота творения. А как и что, размышлять не надо, а наступит время, то и поймете многое, как достигнется в высокой молитве. Разумом тут не поймешь, а нужно озарение. А в миру, за заботами, люди ничего этого не замечают, а, как свиньи, прости, Господи, смотрят в землю и желудей ищут. Истинное счастье и красота тому открываются, кто в Боге живет. Да, велика и благодатна сила молитвы. По сравнению с ней все прочее — прах, суета сует и всяческая суета.
Отец Тихон. Вильмуассон6
Это было весною, в день Вознесения, в самом конце мая. Стоял теплый и солнечный день. Сирень уже почти отцвела, а на фруктовых деревьях можно было заметить небольшие груши и яблоки. Я сидел с отцом Тихоном на скамеечке в саду.
— Какая благодать! — заметил отец Тихон. — Теплынь-то. Нужно жить и радоваться. Кто творит молитву Иисусову, вот как Странник, у того в душе всегда весна. Ни к чему не надо привязываться. Не надо также жить в прошлом или в будущем. Нужно жить в настоящем, сегодняшнем дне, и за все благодарить Бога. А так все проходит. Вон святитель Тихон Задонский, мой ангел, писал: «Все как вода преходящая: был я ребенком, сиротой, бедствовал — и это прошло; был в школе бедняком, смеялись надо мной — и это прошло; кончил семинарию первым, стал преподавателем, стали уважать — и это прошло; сделали архимандритом большого монастыря, ректором семинарии, стали предо мной заискивать — и это прошло; стал я архиереем, ездил в карете цугом, бывал при Дворе, много видел хорошего и плохого, раболепствовали предо мной — и это прошло; ушел на покой, стали меня утеснять, пошли болезни — и это прошло, а там будет старость и вечный покой». Вот, Сергей Николаевич, наша жизнь. Я родился в бедной семье, учился в дорогом училище, вышел в гвардию, был при Дворе, наслаждался жизнью запоем, как Лев Толстой, — и это прошло. Пошли потом неудачи в Академии, женитьба на разведенной, интриги, отдача под суд, скорби и скорби — и это прошло. Меня сделали молодым полковником. Но я уже потерял интерес к карьере. Увидел, как все тленно и преходяще. А там война, революция, гражданская война, эмиграция, страшная болезнь, от которой я чуть не умер, а потом еще более страшная и неизлечимая болезнь жены и ее смерть, тяжелая работа чернорабочего — и это прошло. Все эти скорби и страдания привели меня к вере и к монашеству, и научился я искусству непрестанной молитвы, и всему радуюсь. Без скорбей и тяжких испытаний я бы не пришел к вере.
— А скажите, отец Тихон, — спросил я монаха, — как стяжать мир духа, как избегнуть бесполезных сожалений и иллюзорных надежд?
— Да вот как я сказал. Живите в настоящем. Довлеет дневи злоба его (Мф. 6, 34). А паче прилегайте к молитве. И тогда откроется Вам мир новый, чудный. Да что говорить! Вы знаете ночных бабочек? Они кажутся нам серыми и неинтересными, но другим бабочкам, у которых глаза иначе устроены, они кажутся замечательно красивыми, блестящими, переливающимися всеми цветами радуги. Так вот и тем, которые достигли прозрения, как Странник, мир кажется иным. Во всем видится величие Творца и Его неисчерпаемое милосердие. И как начнет увязываться молитва, то такая наступает отрада и такие открываются прозрения в сущность вещей, что и сказать нельзя. Это можно только опытно уразуметь.
— А в гордость нельзя тогда впасть?
— Очень даже можно. Но избежать такого падения можно. Преподобный Макарий Великий справедливо поучал, что без всех добродетелей можно спастись, а без смирения никто не спасся. Вон мытарь и благоразумный разбойник ничего не имели, а спаслись единственно смирением. А сатана все имел, кроме смирения, и пал навсегда. Богомыслие хорошо и размышление над великими тайнами, нас окружающими, но со смирением и без осуждения других, а иначе велика опасность. Ересиархи были людьми даровитыми, но не хватало им смирения. Они вошли в мудрование, воспротивились Церкви и погибли.