Их взгляды встретились.
— Ты ведь мне можешь довериться, разве нет? — тихо произнес он. — Особенно сейчас.
Милли ощущала, как ее чувства борются в ней с лояльностью. Ей нужно оградить Джеймса Хаудена, защитить его…
Но ведь ее отношения с Брайаном вдруг так переменились. Он же сказал, что любит ее. Какие уж могут быть теперь секреты между ними! Да и для нее самой открыться ему будет облегчением…
Ричардсон крепче сжал ее плечи.
— Милли, я должен знать.
— Ладно. — Выскользнув из его рук, она достала из сумочки ключи и отомкнула нижний ящик маленького бюро, стоявшего у двери спальни. Милли вскрыла запечатанный конверт, в котором находилась фотокопия, и протянула ее Брайану Ричардсону. И когда он начал читать, она поняла, что душевный настрой последних нескольких минут бесследно растаял, как утренняя дымка под порывами ветра.
Вновь все, как обычно. Дело. Политика. Брайан Ричардсон, прочитав фотокопию, тихо присвистнул. Он смотрел на Милли с изумлением, словно отказываясь верить своим глазам.
— Боже! — выдохнул он. — Иисус Христос, Боже наш!
ПРИКАЗ СУДА
Глава 1
Верховный суд провинции Британская Колумбия закрывал массивные дубовые двери своей ванкуверской регистратуры каждый день ровно в четыре часа.
Без десяти минут четыре на следующий день после своей второй беседы на судне с капитаном Яабеком и Анри Дювалем (и примерно в то же время — без десяти семь по-вашингтонски, — когда премьер-министр и Маргарет Хауден переодевались к званому обеду в Белом доме) Элан Мэйтлэнд с портфелем в руках вошел в судебную регистратуру.
Там Элан заколебался, в нерешительности оглядывая длинное высокое помещение, одна стена которого была целиком занята канцелярскими шкафами, отгороженными от остального пространства стойкой полированного дерева. Приблизившись к ней, он открыл портфель и достал стопочку документов, поймав себя на том, что ладони у него прямо-таки взмокли.
Единственный сейчас обитатель регистратуры, старенький клерк двинулся ему навстречу. Это был крошечный, похожий на гномика человечек, сгорбленный так, словно годы близости к закону легли ему на плечи тяжким бременем. Он вежливо поинтересовался:
— Слушаю вас, мистер?..
— Мэйтлэнд, — представился Элан. Он передал клерку приготовленную пачку бумаг. — Я бы попросил вас зарегистрировать эти документы и проводить меня к судье.
Клерк терпеливо объяснил:
— Судьи начинают разбирательства в десять тридцать утра, и на сегодня список для приема закрыт, мистер Мэйтлэнд.
— Прошу меня извинить, — Элан показал на врученные клерку документы, — но дело касается свободы субъекта. Полагаю, я вправе ожидать, что оно будет рассмотрено немедленно.
По этому пункту как минимум он чувствовал себя в полной уверенности. Там, где речь шла о свободе человека и необоснованном его задержании, закон не терпел промедления, так что в случае необходимости судью могли бы поднять с постели даже среди ночи.
Клерк достал из футляра пенсне, аккуратно приладил его на носу и склонился к бумагам. На лице его не отразилось ни малейшего любопытства, словно ничто уже удивить его не могло. Через минуту он поднял голову.
— Прошу прощения, мистер Мэйтлэнд. Вы, конечно, совершенно правы, — он потянул к себе толстенную книгу в кожаном переплете. — Не каждый день доводится сталкиваться с ходатайством по поводу хабеас корпус.[44]
Закончив регистрировать бумаги, клерк снял с крючка черную мантию и накинул ее себе на плечи.
— Пройдемте сюда, пожалуйста, — предложил он Элану.
Клерк повел его из регистратуры вдоль обшитого деревом коридора, через двустворчатые двери в вестибюль здания суда, откуда широкая каменная лестница вела на второй этаж. В здании стояла тишина, и только их шаги разносились звонким эхом. К этому времени большинство судебных заседаний уже закончилось, и часть светильников была погашена.
По мере того как они медленно поднимались по лестнице, целеустремленно преодолевая одну ступень за другой, Элана охватывали непривычная ему нервозность и робость. Он едва подавил в себе детский порыв повернуться и дать деру. Когда он предварительно обдумывал аргументы, которые намеревался выдвинуть в суде, они представлялись вполне убедительными, хотя некоторые юридические обоснования и можно было назвать шаткими. Но сейчас неожиданно даже для него самого вся тщательно выстроенная конструкция его дела стала выглядеть дилетантской и наивной. Не обрек ли он себя на роль дурачка в августейшем присутствии члена Верховного суда? А если так, какие последствия ему грозят? С судьями подобные шутки плохи, особенно если от них требуют специального слушания без достаточных на то оснований.