— Проклятие, Джим! Ну и мастер же вы ловить человека на слове.
— Должен предупредить вас, мистер президент, — усмехаясь, обратился к нему Артур Лексингтон, — у данного джентльмена память на устную речь работает, как магнитофон. Некоторым у нас дома это порой причиняет большие неудобства.
— Могу себе представить, клянусь Богом! Джим, разрешите задать вам один вопрос.
— Пожалуйста.
— Почему вы так уверены, что сможете добиться того, что требуете? Вам же нужен союзный акт, и вы сами об этом знаете.
— Да, нужен, — подтвердил Джеймс Хауден. — Но откровенно говоря, я убежден, что вам он нужен еще больше. И вы сами подчеркивали, что время сейчас важнее всего.
В кабинете наступило молчание. Президент глубоко вздохнул. Адмирал Рапопорт пожал плечами и отвернулся.
— Предположим, но только предположим, — едва слышно произнес президент, — что я согласился на ваши условия с последующим, конечно, одобрением конгрессом. Как вы намерены объявить об этом?
— Заявление в палате общин через одиннадцать дней.
Вновь пауза.
— Вы должны правильно понять… я всего лишь предполагаю… — слова вырывались с трудом, словно против воли. — Но если это и произойдет, то я буду обязан выступить с идентичным заявлением перед совместной сессией обеих палат конгресса. Наши заявления должны совпадать по времени до секунды.
— Да, — согласился Хауден.
Он знал, что победил. Он ощущал на губах сладостный вкус этой победы.
Глава 3
В отдельном салоне «Вэнгарда» Маргарет Хауден, в новом серовато-синем костюме и велюровой шляпке, аккуратно сидевшей на ее красивых седых волосах, высыпала содержимое своей сумочки на столик, укрепленный перед ее креслом. Сортируя скомканные американские и канадские купюры — мелкого главным образом достоинства, — она взглянула на мужа, углубившегося в чтение редакционной статьи во вчерашней торонтской «Дейли стар». Пятнадцать минут назад, после торжественной церемонии проводов с участием вице-президента США, с почетным караулом морских пехотинцев, их специальный рейс отбыл из вашингтонского аэропорта. Сейчас, в это позднее солнечное утро, они летели над рваными кучевыми облаками на Север — домой, в Оттаву.
— Ты знаешь, — сказал Джеймс Хауден, переворачивая страницу, — я частенько спрашиваю себя, почему бы нам теперь не отдать управление страной авторам редакционных статей? Они знают решение всех проблем. Хотя, с другой стороны, если они станут править страной, возникнет вопрос, кому писать редакционные статьи.
— А почему бы не тебе? — спросила Маргарет. Она положила банкноты рядом с уже пересчитанной кучкой серебра. — Тогда, может быть, мы смогли бы почаще бывать вместе, и мне не приходилось бы ходить по магазинам, чтобы как-то убить время в таких поездках. О Боже! Боюсь, я была весьма расточительна.
Хауден невольно улыбнулся. Отложив газету, спросил:
— И сколько?
Маргарет сверила подсчитанную сумму с исписанным листком бумаги, к которому были приколоты квитанции из магазинов.
— Почти двести долларов, — сообщила она сокрушенно.
С губ его уже готов был сорваться сдержанный упрек, но он вовремя вспомнил, что не посвятил Маргарет в их самую последнюю финансовую проблему. Деньги истрачены — так что толку теперь беспокоиться? Помимо того, обсуждение их финансового положения, которое неизменно приводило Маргарет в расстроенные чувства, потребовало бы от него больше энергии, чем ему в данный момент хотелось тратить. Так что вслух он произнес:
— Тебе в отличие от меня положены таможенные льготы. Так что на сто долларов можешь ввезти беспошлинно, а остальное придется объявить в таможенной декларации и заплатить кое-какую пошлину.
— И не подумаю! — возмутилась Маргарет. — Ничего абсурднее в жизни не слышала. Прекрасно же знаешь, что таможенники к нам и близко не подойдут, если, конечно, сам не напросишься. Ты имеешь право на привилегии, так почему бы ими не попользоваться?
Инстинктивным движением она прикрыла ладонью тоненькую пачечку долларов.
— Дорогая, — терпеливо обратился он к ней (они уже далеко не впервые заговаривали об этом), — ты знаешь, как я отношусь к подобным вещам. Что поделать, если я убежден, что должен вести себя так, как закон обязывает обычного гражданина.
Залившись румянцем, Маргарет ответила:
— Абсолютное ребячество, вот и все, что я могу сказать.
— Может быть, — стоял он на своем. — И все же поступай, как я прошу.
Его вновь охватило нежелание пускаться в пространные объяснения, подчеркивать, что политическая мудрость состоит в том, чтобы быть безупречно честным в мелочах, даже в том, чтобы не позволять себе скромной контрабанды, которой занимались большинство канадцев, пересекавших границу. Кроме того, он постоянно помнил, как легко людям, подобным ему, споткнуться именно на ничтожных, а иногда и невинных проступках. Всегда найдутся низкие душонки, особенно в рядах конкурирующих партий, которые так и смотрят, чтобы ты хотя бы чуть-чуть поскользнулся, а уж газеты потом с наслаждением распишут. На его памяти были политические деятели, с позором отлученные от общественной жизни, — и всего-навсего из-за таких мелких прегрешений, которые в других кругах заслужили бы самое большее — это снисходительное порицание. Были и такие, что годами набивали карманы огромными суммами государственных денег, но попадались — обычно по собственной неосторожности — на каких-то пустяках. Он сложил и убрал газету.