Харви Уоррендер сказал близко из-за его спины:
— Это мой сын Говард.
Тон министра заметно смягчился, от него забористо пахло виски.
— Да, я так и подумал, — ответил Ричардсон, у него появилось ощущение, что его вынудили стать участником ритуала, обязательного для всех посетителей. Вот как раз с этим ему и хотелось покончить как можно скорее.
Однако Харви Уоррендера уже было не удержать.
— Думаю, вас заинтересовали эти вещи под портретом. Они принадлежали Говарду. Я потребовал, чтобы мне прислали все, что было при нем, когда его убили в бою. У меня их целая коробка, и каждые несколько дней я произвожу на полке кое-какую перестановку. Завтра вот уберу модель самолета, а вместо нее положу карманный компас. На будущей неделе заменю карту на бумажник Говарда. Только фуражка по большей части остается на своем месте. Мне иногда кажется, что сын вот-вот войдет в эту комнату и наденет ее по всей форме.
«Ну что на это ответить? — подумалось Ричардсону. — Интересно, много ли еще таких, кто, подобно Уоррендеру, стал жертвой невероятнейшей мороки, заблудился в собственной памяти? Немало, если верить слухам».
— Славный был мальчик. Прекрасный характер, и погиб героем. Полагаю, вам приходилось слышать, — сказал Уоррендер и добавил неожиданно резким и требовательным, чуть ли не угрожающим тоном: — Не могли вы не слышать!
— Ну… — начал было Ричардсон и умолк. Он чувствовал, что все, что бы он сейчас ни сказал, уже не остановит надвигающегося потока воспоминаний.
— Они участвовали в воздушном налете на Францию, — министр по делам иммиграции по-прежнему пьяно комкал слова, но голос его потеплел, было заметно, что историю эту он пересказывал уже много раз. — Летали на «москито» — двухместных бомбардировщиках, да вот взгляните на эту модель. Говард мог не лететь. У него уже было более чем достаточно боевых вылетов. Но он вызвался добровольцем. Его назначили командовать эскадрильей.
— Послушайте, а не лучше ли нам… — вмешался Ричардсон. Надо прекратить это сию же минуту, решил он, это же невыносимо…
Уоррендер даже не заметил, что его перебили. Бас его окреп и заполнил кабинет торжественным рокотом.
— Только благодаря Говарду налет увенчался успехом. Несмотря на массированную противовоздушную оборону, они поразили цель. Это, знаете ли, у них такой термин — «поразить цель».
Понимая, что он бессилен что-либо предпринять, Брайан молча слушал повествование министра.
— На обратном пути самолет Говарда был подбит, а мой сын смертельно ранен. Но он продолжал пилотировать… искалеченный бомбардировщик… борясь за каждую милю… сам умирая, он пытался спасти штурмана.
Голос Уоррендера пресекся, он пьяно всхлипнул. «О Боже, — взмолился про себя Ричардсон, — Боже милостивый, прекрати эту муку». Но это был еще не конец.
— Он дотянул домой… и посадил самолет. Штурман остался жить, а Говард… умер. — Голосом, в котором теперь звучали желчные, сварливые нотки, Уоррендер продолжал: — Его должны были бы посмертно наградить «Крестом Виктории». Или как минимум «Крестом за летные заслуги». Мне порой кажется, что ради Говарда я должен этого добиться… даже теперь…
— Не вздумайте! — почти выкрикнул партийный организатор. — Не ворошите прошлое.
Министр иммиграции залпом осушил свой стакан. Словно спохватившись, бросил Ричардсону:
— Если хотите выпить, налейте себе сами.
— Спасибо. — Ричардсон повернулся к столу, где на подносе стояли стаканы, ваза со льдом и бутылки. Да, сейчас хороший глоток как нельзя кстати.
Ричардсон щедро плеснул в стакан виски, добавил лед и имбирный лимонад. Обернувшись, он увидел, что Харви Уоррендер сверлит его пристальным взглядом.
— А вы мне никогда не нравились, — заявил министр по делам иммиграции. — С самого начала.
— Сдается мне, что не вам одному, — пожал плечами Брайан Ричардсон.
— Вы были человеком Хаудена, — стоял на своем Уоррендер. — Когда Джим предложил сделать вас одним из лидеров партии, я возражал. Думаю, Джим рассказал вам об этом, стараясь настроить против меня.
— Нет, — покачал головой Ричардсон. — Даже словом не обмолвился. Не думаю, чтобы он хотел настроить меня против вас. Зачем ему это?
Неожиданно Уоррендер спросил:
— А вы-то что во время войны поделывали?
— О, был в армии некоторое время. Ничего особенного. — Ричардсон не стал утруждать себя воспоминаниями о трех годах в пустыне, в Северной Африке, потом в Италии, о тяжелых боях, может быть, одних из самых ожесточенных за всю войну. Бывший сержант Ричардсон теперь редко заговаривал о том времени, даже с близкими друзьями.