— Вот в чем беда с такими, как вы, у кого кишка тонка. Вы-то все выжили. А самые достойные… — взгляд Харви Уоррендера устремился к портрету, — …многие из них не дожили…
— Мистер Уоррендер, — предложил Ричардсон, — не могли бы мы присесть. Мне нужно поговорить с вами кое о чем.
Ричардсону не терпелось покончить со всем и броситься прочь из удушающей атмосферы этого дома. Впервые он усомнился в здравом рассудке Харви Уоррендера.
— Ну тогда валяйте, — министр по делам иммиграции указал на два стоявших друг против друга кресла.
Ричардсон сел в одно из них, а Уоррендер прошагал к столу и, расплескивая виски, вновь наполнил свой стакан.
Лучше всего, решил Ричардсон, сказать ему прямо и сразу.
— Мне известно о вашей сделке с премьер-министром, — негромко и спокойно произнес он. — Все подробности, все условия.
Повисло растерянное молчание. Потом, злобно сощурив глаза, Харви Уоррендер прорычал:
— Это Джим Хауден рассказал вам. Двуличный предатель…
— Нет, — энергично замотал головой Ричардсон. — Шеф мне ничего не говорил, да он и не подозревает, что я знаю. Думаю, он был бы просто потрясен, если бы догадался.
— Врешь, сукин ты сын! — Уоррендер вскочил, еле удержавшись на ногах.
— Думайте что хотите, — все так же сдержанно заявил Ричардсон. — Но зачем мне вас обманывать? В любом случае вопрос, как я узнал, не имеет значения. Главное то, что я об этом знаю.
— Ну ладно, — взорвался Уоррендер. — Значит, заявились меня шантажировать. Так вот что я вам скажу, мистер партийный функционер, выскочка вы этакий, мне наплевать, что вы пронюхали о нашей сделке. Грозите мне разоблачением? А последним-то смеяться буду я. Я вам еще покажу! Созову репортеров и все им выложу — прямо здесь и сегодня же!
— Вы все же присядьте, пожалуйста, — настойчиво попросил его Ричардсон. — И давайте не повышать голос. А то вашу супругу потревожим.
— Ее нет дома, — коротко бросил Уоррендер, но все-таки сел в кресло. — Здесь вообще больше никого нет.
— Я пришел к вам не угрожать, — продолжал Ричардсон. — Я пришел просить вас, молить, если хотите.
«Сначала испробую самый очевидный путь, — подумал он, — хотя надежды на успех почти никакой. Но к альтернативному способу придется прибегнуть только тогда, когда все другие средства будут исчерпаны».
— Молить? — удивился Уоррендер. — Это в каком же смысле?
— В буквальном. Умоляю вас, освободите вы шефа от вашей хватки, порвите с прошлым, верните ему бумагу с текстом вашего соглашения…
— Ну конечно, — саркастически обронил Уоррендер. — Ничего другого я и не ждал.
Ричардсон старался, чтобы его голос звучал как можно убедительнее:
— Теперь уже никакой пользы вам не будет, мистер Уоррендер. Ну разве вы сами не понимаете?
— Я понимаю только одно. Мне вдруг пришла догадка, зачем вы все это затеяли. Спасаете свою шкуру, вот что. Если я разоблачу Джима Хаудена, ему конец. А вместе с ним и вам тоже.
— Уверен, что так и будет, — устало согласился Ричардсон. — Хотите верьте, хотите нет, но меня это мало волнует.
Он сказал правду, убеждал Ричардсон сам себя, об этом он думал меньше всего. Но действительно, зачем же он все это затеял? Из личной преданности Джеймсу Хаудену? Отчасти да, но здесь все-таки нечто большее. Не заключалась ли разгадка в том, что Хауден — при всех его недостатках — на посту премьер-министра был благом для страны, и какие бы излишества он себе ни позволял в стремлении сохранить власть, разве он не возвращал сторицей служением нации? Хауден — и Канада тоже — заслуживал лучшей доли, нежели крах в бесчестье и позоре. «А может быть, — думал Ричардсон, — то, что я сейчас делаю, и есть проявление чувства, родственного патриотизму, что-то вроде троюродного патриотизма».
— Так я отвечу вам «нет», — заявил Харви Уоррендер. — Твердо и бесповоротно.
Значит, придется все же прибегнуть к секретному оружию.
Ричардсон и Уоррендер в гнетущем молчании испытующе разглядывали друг друга.
— А если бы я вам сказал, — медленно начал Брайан, — что имею некоторые сведения, которые заставят вас передумать… сведения, которые мне не хотелось бы обсуждать даже с глазу на глаз с вами, вы изменили бы свою позицию?
Министр по делам иммиграции ответил безапелляционным тоном:
— Ни на земле, ни в небесах не найдется такой силы, чтобы принудить меня взять свои слова обратно.