— Старик только что примчался. Сидит в вашем салоне, ремень пристегнут, в руке виски с содовой.
Хауден остановился.
— Так Стю вам рассказал?
Ричардсон ответил кивком головы.
— Попробую его урезонить, — угрюмо проговорил Хауден. — Не знаю, что еще можно предпринять.
— А вам не приходило в голову сбросить его с самолета? — На лице Ричардсона мелькнула мрачная усмешка. — Тысяч с пяти футов, а?
Несмотря на подавленное состояние, Хауден не удержался от смеха.
— Тогда у нас на совести будут два мученика: один в Ванкувере, другой здесь.
Он начал подниматься в самолет, потом бросил через плечо:
— Кроме того, хуже сегодняшней новости ничего уже быть не может.
— Удачи, шеф! — прокричал Ричардсон, но налетевший ветер сорвал слова с его губ и унес в застуженное поле.
В одном из четырех глубоких кресел с откидывающимися спинками среди мягко освещенной роскоши небольшой гостиной отдельного салона для «особо важных лиц» премьер-министр увидел грузно осевшую невысокую фигуру генерала Несбитсона. Как и предсказывал Ричардсон, министр обороны держал в руке стакан с виски, который он при появлении Хаудена поставил на столик.
Снаружи донеслось нарастающее завывание оживших турбовинтовых двигателей.
За спиной Хаудена суетливо маячил стюард.
— Мне ничего не нужно, — сухо сказал ему через плечо премьер-министр. — Оставьте нас одних.
Он сбросил верхнюю одежду на одно из свободных кресел и сел напротив старого генерала. Один из светильников для чтения, заметил Хауден, был включен, и его свет бросал яркие блики на лысеющую голову и румяные щеки Несбитсона, словно направленная прямо в лицо арестанту лампа во время допроса. «Что ж, — мельком подумал Хауден, — может, это мне знак, как с ним держаться».
— Полет предстоит недолгий, и у нас мало времени. Полагаю, вы должны объясниться, — повелительным тоном произнес он.
«Вэнгард» рулил по взлетной полосе и, судя по всему, уже набрал скорость. Задержки у них сегодня не будет. Хауден знал, что их рейс будет пользоваться преимущественным правом на всем протяжении воздушного коридора.
На миг старик покраснел, словно возмущенный тоном Хаудена, затем ответил с неожиданной твердостью:
— Я полагал, что вам все ясно без объяснений, премьер-министр. Я намерен подать в отставку в знак протеста против ваших планов. И все остальные тоже.
— По-моему, вы кое-что забыли, — холодно заметил Хауден. — Наш с вами договор. Здесь, в самолете, десять дней назад.
Старик смотрел ему прямо в глаза, не отводя взгляда.
— Мне стыдно об этом вспоминать. Нам обоим должно быть стыдно.
— Говорите только о себе! Меня не касайтесь, — вспыхнул Хауден. — Я пытаюсь спасти нашу страну! Вы и вам подобные ее уничтожите.
— Если вы хотите спасти Канаду, то зачем ее продаете? — в голосе генерала звучала какая-то новая сила.
Хаудену вспомнились слова Коустона: «Адриан стал другим человеком». Да и чисто внешне он выглядел не таким дряхлым, даже вроде стал выше ростом, чем прежде.
— Если вы имеете в виду союзный акт, — возразил премьер-министр, — то мы получим больше, чем уступим.
— Распустим наши вооруженные силы, впустим этих янки без всяких ограничений, позволим им заправлять нашей внешней политикой — это вы называете выгодами?
Самолет на мгновение замер, затем рванулся, набирая скорость. За иллюминатором мелькнула и исчезла сливающаяся в светящуюся линию цепочка огней. Они взлетели, раздался глухой хлопок — пилот убрал шасси. Премьер-министр мысленно подсчитал — осталось двадцать минут полета, может быть, меньше. Всегда одно и то же — так мало времени.
Он воскликнул:
— Мы стоим на грани войны, а вы все рассматриваете с одной только стороны!
— Я вижу все в целом, — не сдавался Несбитсон. — И вот что я вам скажу. Будет война или нет, ваш союзный акт станет началом конца. Американцы никогда не успокоятся на частичном союзе. Они захотят завершить его до конца и проглотят нас без остатка. Мы потеряем флаг, королеву, традиции…
— Ну уж нет, — запротестовал Хауден. — Вот это все останется при нас.
— Это каким же образом? — язвительно фыркнул старик. — При открытой-то настежь границе? Да к нам потоком хлынут американцы, в том числе всякие негры да пуэрториканцы. Наша самобытность исчезнет без следа, потому что их будет больше. Но это еще не все. Мы столкнемся с расовыми проблемами, которых не знали раньше. Вы хотите превратить Торонто в еще один Чикаго, а Монреаль — в Новый Орлеан. У нас есть закон об иммиграции, который вы только что так отстаивали и защищали. Зачем же от него отказываться вместе со всем остальным?