Это было повторением тех же вопросов, которые ему задавали во многих других местах. К концу собеседования надежда, мимолетно осветившая лицо молодого человека, сменилась унынием и подавленностью. Но он все же предпринял еще одну попытку.
— Я работать, — Дюваль не сводил умоляющих глаз с лица сотрудника иммиграционной службы, ища сочувствия. — Пожалуйста — я уметь хорошо работать. Работать в Канаде.
Он выговорил последнее слово с запинкой, словно недостаточно хорошо заучил, как оно произносится.
— Только не в Канаде, — покачал головой офицер иммиграционной службы и обратился к капитану Яабеку: — Я выдам ордер на арест вашего зайца, капитан. Вы отвечаете за то, чтобы он не сошел на берег.
— Об этом мы позаботимся, — заверил его агент судоходной компании.
Сотрудник иммиграционной службы кивнул:
— Остальные свободны.
Задержавшиеся в кают-компании матросы потянулись к выходу, но Стабби Гэйтс шагнул к офицеру иммиграционной службы.
— Можно на пару слов, начальник?
— Да, — ответил удивленный офицер.
У выхода произошла заминка, и несколько матросов вернулись в кают-компанию.
— Насчет нашего Анри.
— А что насчет него? — в голосе сотрудника иммиграционной службы зазвучало раздражение.
— Да понимаете, Рождество ведь через пару дней, а мы будем в порту, так кое-кто из нас тут подумал, может, возьмем Анри с собой на берег, на один вечер.
— Я ведь только что сказал, что ему придется оставаться на судне, — резко оборвал офицер.
— Да знаем мы это все, — повысил голос Стабби Гэйтс. — Неужели на какие-то чертовы пять минут нельзя забыть о ваших треклятых запретах?
Гэйтс не хотел горячиться, но не совладал с обычной моряцкой неприязнью к береговым крысам, особенно начальникам.
— Ну, все, хватит! — зло сверкнул глазами сотрудник иммиграционной службы.
Капитан Яабек неспешно выступил вперед. Матросы в кают-компании замерли в напряженном ожидании.
— Тебе, педику тупому, может, и хватит, — в ярости сорвался Стабби Гэйтс, — а когда мужик почти два года не сходил с посудины, да тут еще ваше Рождество хреново…
— Гэйтс, — спокойно, но властно одернул его капитан. — Все, кончили.
Наступило молчание. Залившийся краской офицер иммиграционной службы взял себя в руки. С сомнением глядя на Стабби Гэйтса, он спросил:
— Вы хотите сказать, что этот Дюваль не был на берегу два года?
— Ну, не совсем два, — с невозмутимым спокойствием вмешался капитан. Он говорил на хорошем английском с едва уловимым норвежским акцентом. — С тех пор как этот молодой человек очутился на моем судне двадцать месяцев назад, его ни в одной стране не пускали на берег. В каждом порту, повсюду мне говорили одно и то же: «У него нет паспорта, нет документов. Поэтому он не может расстаться с вами. Он ваш». — Капитан вопрошающим жестом поднял свои здоровенные ручищи моряка. — Что же мне теперь, скормить его рыбам только потому, что ни одна страна его не принимает?
Напряжение в кают-компании спало. Стабби Гэйтс отступил к стене, храня молчание из уважения к капитану.
Смягчившись, офицер иммиграционной службы с ноткой сомнения произнес:
— Он утверждает, что француз. Родился во Французском Сомали.
— Верно, — согласился капитан. — Но французы, к сожалению, тоже требуют документы, а у него их нет. Дюваль клянется, что у него никогда не было никаких документов, и я ему верю. Он честный человек и хороший работник. Что-что, а уж это за двадцать месяцев понять можно.
Анри Дюваль вслушивался в их диалог, с надеждой переводя глаза с одного на другого. Сейчас его напряженный взгляд остановился на сотруднике иммиграционной службы.
— Очень сожалею. Он не может остаться в Канаде. — Офицеру, похоже, было не по себе. Несмотря на внешнюю суровость, он не был злым человеком, и порой ему хотелось, чтобы правила, которым приходилось следовать в его работе, не были столь жесткими. Почти извиняющимся тоном он добавил: — Боюсь, я ничего не могу сделать, капитан.
— Даже одну ночку на берегу? — с упрямством типичного кокни сделал еще одну попытку Стабби Гэйтс.
— Даже этого, — в голосе офицера послышалась непререкаемая решительность. — Сейчас выпишу ордер на арест.
После швартовки прошел уже целый час, и вокруг судна начали сгущаться сумерки.