Поэтому-то Ричардсону так нравилась его нынешняя работа. Ему лично не приходилось никого ублажать, а если возникала такая необходимость, то этим по его указанию занимались другие. Не вставала перед ним и необходимость постоянно заботиться о том, как он выглядит в глазах публики, — это дело политиков. У избавленного от подобных хлопот партийного лидера оставалась одна обязанность — держаться в тени, и под ее покровом он вполне мог жить так, как ему нравилось.
По этой именно причине Ричардсон в отличие от Милли Фридмэн не особенно опасался, что их телефонная беседа, когда они договаривались о свидании, могла быть подслушана; хотя, наверное, подумалось ему, в следующий раз надо будет проявить большую осторожность. Если, конечно, у них будет этот самый следующий раз.
Раз уж на то пошло, об этом следует хорошенько подумать, и, вероятно, разумнее всего после сегодняшнего вечера положить конец эпизоду с Милли Фридмэн.
«Бери и бросай», — мелькнула у него мысль. В конце концов всегда найдется множество женщин, которые могут составить ему приятную компанию — в постели или вне ее.
Милли ему, конечно, нравилась; в ней чувствовались индивидуальность, душевная теплота и глубина характера, которые его привлекали. Да и в тот единственный раз в постели она была неплоха, хотя на его вкус и чересчур сдержанна. Но как бы то ни было, если они будут продолжать встречаться, это грозит эмоциональной привязанностью — нет, не ему, поскольку Ричардсон твердо решил как можно дольше избегать подобного рода вещей. Но вот Милли может пострадать — женщины склонны куда более серьезно воспринимать то, что мужчины считают простой и обычной любовной забавой. И Ричардсону очень не хотелось, чтобы с Милли это случилось.
Простоватая девушка в форме Армии спасения затрясла колокольчиком под самым его носом. Рядом с ней на подставке стоял стеклянный сосуд, в котором виднелись монеты: медь и мелкое серебро.
— Уделите толику от щедрот ваших, сэр, — обратилась она к Ричардсону. — На радость бедным в Рождество.
Голос ее звучал пронзительно, словно истончился от усталости, лицо покраснело от холода. Ричардсон сунул руку в карман и нащупал среди мелочи банкноту. Это оказалась десятидолларовая бумажка, и, повинуясь внезапному порыву, он опустил ее в стеклянный сосуд.
— Господь не оставит вас, — благодарно произнесла девушка. — Да благословит он вашу семью!
Ричардсон улыбнулся. Начни он объяснять, подумалось ему, и вся душещипательная сцена будет испорчена; начни он объяснять, что той семьи — жена, дети, — как он некогда ее себе воображал в моменты, которые сейчас считал приступами слюнявой сентиментальности, у него никогда не было. Зачем объяснять, что между ним и его женой Элоизой достигнуто рабочее соглашение, по которому они жили каждый своей жизнью, каждый своими интересами, но сохраняли внешнюю оболочку супружества — в том смысле, что делили кров, иногда пищу и еще реже — при соответствующих обстоятельствах — утоляли свои сексуальные аппетиты, учтиво пользуясь телом друг друга.
Помимо этого, между ними ничего не было, не осталось уже ничего общего, даже вспыхивавших когда-то горьких ссор. Теперь они с Элоизой никогда не ссорились, осознав, что пропасть между ними настолько глубока, что им не устранить даже мелких разногласий. А в последнее время, когда на первый план начали выходить другие интересы — главным образом его работа в партии, — остальное стало казаться все менее и менее значительным.
Кое-кто мог бы удивиться, почему они так старались сохранить видимость супружеской жизни, поскольку развод в Канаде (за исключением двух провинций) является делом относительно простым. Как правило, судьи довольствовались умеренно лживыми заявлениями сторон. Но, сказать по правде, они с Элоизой в браке чувствовали себя более свободно, нежели если бы его расторгли. В сложившейся ситуации каждый из них мог иметь связи на стороне — что они и делали. Но если такая связь начинала грозить осложнениями, супружеские узы всегда служили весьма удобным поводом, чтобы ее оборвать. Более того, опыт убеждал в том, что новый брак для любого из них, вероятнее всего, окажется не более успешным, чем первый.
Он ускорил шаги, стремясь как можно скорее укрыться от снега и холода. Войдя в безмолвный, пустынный Восточный блок, Ричардсон поднялся по лестнице в офис премьер-министра.