Премьер-министр резко спросил:
— В каком смысле знала?
— Очевидно, для нее приступ сумасшествия не был сюрпризом. Гарви находился под наблюдением психиатров уже давно. Разве вы не знали?
В смятении Хауден ответил:
— Понятия не имел!
— Вероятно, никто не имел об этом понятия. Жена Гарви мне потом призналась: она сама узнала о том, что он состоит на учете в психиатрической лечебнице, только после того, как они поженились. С ним уже случались припадки, когда он еще преподавал, но тогда дело замяли.
— Боже мой! — выдохнул Хауден.— Боже мой!
Они разговаривали стоя. Почувствовав слабость в ногах, Хауден опустился в кресло. Диц присел рядом.
Лидер оппозиции тихо сказал:
— Странно, не правда ли, что мы знаем друг о друге так мало, пока что-нибудь не стрясется.
Хауден с трудом соображал. Он не знал, что и думать. Гарви Уоррендер и он никогда не были близкими друзьями, но многие годы они были коллегами. Он спросил:
— А как жена Гарви пережила все это?
Бонар Диц протер стекла пенсне платочком, затем надел его и ответил:
— Теперь, когда все закончилось, она на удивление спокойна. По-моему, даже испытывает облегчение. Я представляю себе, каково ей было жить рядом с ним.
— Да,— подтвердил Хауден,— полагаю, что ей было нелегко.— С Гарви вообще никто не мог ладить. Хаудену припомнились слова Маргарет: «Иногда мне кажется, что Гарви немного не в своем уме». Тогда он согласился с ней, но и не предполагал, насколько она была права.
Бонар Диц спокойно заявил:
— Теперь не приходится сомневаться, что Гарви Уоррендер будет признан душевнобольным. Обычно врачи не торопятся с подобным диагнозом, но в данном случае такое заключение требует чистой формальности.
Хауден тупо кивнул и по привычке потер горбинку на носу. Диц предложил:
— Мы постараемся сгладить этот инцидент в парламенте, насколько возможно. Я шепну своим людям, чтобы они не поднимали шума вокруг Гарви. Газеты, конечно же, тоже промолчат.
Да, подумал Хауден, иногда газеты проявляют деликатность.
Ему пришла в голову одна мысль. Он облизал губы и спросил:
— Когда Гарви бредил... он ничего не говорил такого... особенного?
Лидер оппозиции покачал головой.
— В основном что-то нечленораздельное... бессвязные слова... Что-то по латыни. Я ничего не понял в его бреде.
— И... больше ничего?
— Если вы имеете в виду вот это,— проговорил Бонар Диц спокойно,— то лучше вручить вам его сейчас.— Из внутреннего кармана он вытащил конверт, адресованный «Достопочтенному Джеймсу М.Хаудену». Почерк, хотя размашистый и неровный, несомненно, принадлежал Гарви Уоррендеру.
Хауден взял конверт и вскрыл его трясущимися руками.
Внутри было два документа, один из них был простым листом писчей бумаги, на котором тем же нетвердым почерком было прошение Гарви Уоррендера об отставке с поста министра. Другой лист представлял собой пожелтевшую от времени программу партийной конференции девятилетней давности, на обратной стороне которой было нацарапано роковое соглашение, заключенное между ним и Гарви Уоррен дером.
Бонар Диц пристально следил за лицом Хаудена.
— Конверт лежал раскрытым на столе Гарви,— сказал он.— Я решил запечатать его. Мне показалось, что так будет лучше.
Хауден медленно поднял на него глаза. Мускулы на его лице дергались. По телу прошла дрожь, словно в приступе лихорадки. Он прошептал:
— И вы... видели то... что там внутри?
— Я хотел бы ответить отрицательно, но это будет неправдой. Да, я заглянул в конверт. Тут мне нечем гордиться, но боюсь, любопытство оказалось сильнее меня.
Страх, леденящий душу страх охватил Хаудена. Значит, отставки не избежать. Этот злосчастный клочок бумаги все-таки погубил его... Собственное чрезмерное честолюбие, безрассудство... неверная оценка давнего прошлого уничтожили его. Возвращение ему оригинала расписки— не более чем обычная уловка. Конечно, Бонар Диц снял копию, копию можно в любой момент предъявить и опубликовать, как это не раз делалось в отношении лиц, обвиняемых во взятках, подложных чеках, тайных сговорах. Пресса поднимет вой, оппоненты начнут выставлять собственную добродетель. С ним, как с политической фигурой, будет покончено. Отрешенно, как о ком- то постороннем, он думал, что же будет дальше.
— Что вы намерены делать с документом? — спросил он Дица.
— Ничего.
Сзади послышался шум открываемой двери, приближающиеся шаги. Бонар Диц резко сказал: «Мы с премьер-министром желаем остаться наедине». Вошедший удалился, дверь закрылась.