— На корабле.
— На каком корабле?
— Итальянском корабле. Извините, названия не помню.
— Вы были на нем пассажиром?
— Нет, я спрятался на нем. Потом плавал целый год. Пытался сойти на берег. Никто не хотел пускать меня.
Крепыш Гейтс вмешался:
— Насколько я его понял, он плавал на каботажном итальянском судне, из тех, что ходят из порта в порт по Ближнему Востоку, понятно? А в Бейруте он удрал с судна. Усекли?
— Я-то усёк.— Затем к Дювалю: — А чем вы занимались до того, как попали на тот итальянский корабль?
— Я ходил с караваном верблюдов. Я работал, мне давали еду. Мы ходили в Сомали, Эфиопия, Египет.— Названия стран он коверкал, помогая себе взмахом руки.— Когда я был маленький, пересекать границы было легко, никто не обращал на меня внимания. Когда я подрос, меня стали останавливать — никто не хотел пускать через границу.
— И тогда вы спрятались на итальянском судне, правильно?
Юноша кивнул головой в знак согласия. Дэн спросил:
— У вас нет ни паспорта, ни других документов, подтверждающих, что ваша мать была француженкой?
— Никаких бумаг у меня нет.
— Гражданином какой же страны вы являетесь?
— Никакой.
— А вы хотели бы иметь родину?
На лице Дюваля отразилось недоумение.
— Вы сказали,— медленно произнес Дэн,— что хотели бы покинуть этот теплоход и остаться на берегу? Ведь говорили?
Энергичный кивок, означавший согласие.
— Значит, вы хотите иметь страну, такое место, где могли бы жить?
— Я работать,— подтвердил Дюваль,— я хорошо работать!
Дэн Орлифф еще раз задумчиво оглядел парня. Не врет ли он, рассказывая о своих скитаниях? Действительно ли перед ним человек без роду без племени, никому не нужный и всеми отверженный сирота? Человек без родины— возможно ли такое или все это выдумки, искусная смедь лжи и полуправды, рассчитанная на то, чтобы вызвать к себе сочувствие?
Вид скитальца вызывает доверие. Но заслуживает ли он его? Выражение глаз у него как будто умоляющее, но что-то непроницаемое прячется в глубине их. Неужто притворство? Или ему так только кажется?
Дэн Орлифф заколебался. Что бы он ни написал, все будет разобрано по косточкам и перепроверено соперничающей ванкуверской газетой «Колонист». Но ведь никто его не подгоняет — сколько времени он потратит на репортаж, его личное дело. Он решил проверить свои сомнения.
— Анри, ты мне доверяешь?—спросил он у скитальца.
На мгновение в глазах юноши мелькнула подозрительность, затем он согласно мотнул головой.
— Доверяю,— ответил он коротко.
— Тогда все в порядке, я думаю, что, вероятно, смогу тебе помочь. Но мне нужно знать о тебе все, с самого начала.— Он глянул в сторону де Вера, который готовил к работе осветительную аппаратуру.— Сперва мы сделаем несколько снимков, а потом поговорим. Только ничего не упускай и не спеши — разговор у нас будет долгим.
Анри Дюваль долго не мог заснуть от усталости после разговора на камбузе «Вастервика». У человека из газеты было чересчур много вопросов.
Иногда молодому скитальцу было трудно угадать, чего хочет от него газетчик. Человек спрашивал о многом, рассчитывая на простые ответы, которые тут же заносились на бумагу, лежавшую перед ним. Анри казалось, что кончик карандаша, торопливо снующий по бумаге, переносит в строчки всю его жизнь, укладывая события прошлого в строгой последовательности. А между тем большая их часть сохранилась у него в памяти в виде бессвязных обрывков, не имеющих никакого порядка. Многие события он вообще затруднялся изложить словами, понятными этому газетчику, а часто не мог вспомнить их так, как они происходили в действительности.
Вот если бы он учился грамоте и умел пользоваться карандашом и бумагой, как этот газетчик и многие другие, тогда бы и он, Анри Дюваль, мог сохранить свои мысли и впечатления о прошлом. И не нужно было бы держать все в памяти, как на полке, из опасения окончательно потерять то, о чем он сейчас тщетно пытался вспомнить.
Мать говорила как-то о том, что надо учиться. Ее саму в детстве научили читать и писать. Но это было давно, и мать умерла раньше, чем для Анри настало время учиться. А потом уже никому не было до него дела.
Он нахмурил свой гладкий лоб, блуждая в закоулках памяти, пытаясь вспомнить, вспомнить, вспомнить...
Сначала был корабль. На этом корабле он родился, о чем он знает со слов матери. Они отплыли из Джибути, Французское Сомали, за день до его рождения, и, вероятно, мать говорила, куда направлялся корабль, только он давно забыл, и если говорила, под каким флагом они плыли, то и это забылось.