— Ну и хорошо, — приободрил я его, чтобы он больше не оправдывался. — А чего он так? — на правах старого знакомого спросил я.
Ефрем Набатников оживился.
— А сам как думаешь? — Таким незатейливым способом прикрыв спину шефа.
— Понятия не имею, — ответил я безразличным голосом, потому что только начал догадываться о том, что здесь, действительно, происходит.
— Помощи ждём… — сказал Ефрем Набатников, как человек, который мало врёт, и который страшно хочет, чтобы ему поверили.
— А-а-а… — среагировал я, сопоставляя услышанное и уведенное, и злых людей во дворе администрации, и нервничающего Стрелкова. — Наши придут?
Я-то думал, что у них всё на мази: и регулярные части, и танки, и всё такое прочее, вплоть до авиации, об этом, естественно, писать нельзя, а у них ничего, хоть шаром покати. Прав Борис Сапожков, прав. Здесь только всё начинается и держится на добровольцах, на тех, кто, такой злой и нервный, охраняет Стрелкова.
— Придут, — твердо сказал Ефрем Набатников. — Иначе…
Я понял, что это заклятие. И то правда, совсем по-другому прислушался я к зловещим раскатам грома, должны прийти, иначе всё теряет всякий смысл, даже моя поездка. И я понял, почему Стрелков нервничал.
— Иначе дело дрянь, — досказал за него я.
— Об этом никто не говорит вслух, — оглянулся по сторонам Ефрем Набатников, словно нас подслушивали.
Несомненно, он доверял мне, потому что знал давно и потому что водки мы с ним выпили немерено.
— Хорошо, — пообещал я, — опишу только положительные моменты.
Второй раз он поднялся на торговле игрушками, но и разорился, я полагаю, тоже из-за женщины.
— Я бы сказал, — поморщился Ефрем Набатников, — да, материал надо придержать.
— Можно и так, — согласился я, подумав, что Борис Сапожков меня не поймёт, зато укрофашисты обрадуются.
А ещё я подумал, что по-видимому люди здесь из-за новизны ситуации сами ещё не понимают, что можно, а что нельзя и что, в принципе, потом может оказаться для них компроматом.
— Обо мне можешь писать, — скромно сказал Ефрем Набатников. — Я не боюсь, а у других надо спрашивать разрешение.
— Ладно, — кивнул я, изображая слоновью покорность.
Мы вышли из здания районной администрации. Перед видавшем виды «фольксвагене», опираясь на пулемёт, в позе Геракла стоял человек, страшно похожий на молодого лысого Дженсона из «Ментовских войн», и не было монументальней физиономии на всём западном фронте. Я едва запанибратски не полез обниматься, но вовремя осёкся, сообразив, что это не тот Джексон, а страшно на него похожий человек. А может, это и есть Джексон? — ужаснулся я. Уже и актёры сюда подались за ощущениями. А ведь он убивал, догадался я, глядя на его жёсткое лицо, голыми руками и не очень честно. Как будто само убийство может быть честным. Но тем не менее, человек производил впечатление бывалого и опытного. А ещё он был обвешан оружием, как елочная игрушка: пулемёт, автомат, рожки — на животе, гранаты в нагрудных карманах, огромный штык слева, так, где сердце. Я решил его сфотографировать, но в последний момент передумал, усомнившись в его положительной реакции.
— Познакомься, — сказал Ефрем Набатников, — это Радий Каранда, позывной Чапай.
— Очень приятно, — я пожал протянутую руку.
Радий Каранда почти незаметно поморщился, он не ожидал от меня сугубо гражданского поведения и тем самым возвёл между нами непреодолимую стену презрения ко всему гражданскому, которому не место на войне. Это потом он признал за мной право на индивидуальность, а вначале — относился свысока.
— Мой знакомый журналист из Донецка, — пояснил Ефрем Набатников.
Рука у Радия Каранды оказалась жёсткой, как подмётка. Ого, подумал я, спец. Обычно такое рукопожатие бывает у альпинистов, потому что им нужно крепко держаться за верёвку, но, оказывается, и у спецназовцев, потому что им нужно быстро отрывать врагам головы.
— Тебе тоже нужен позывной, — сказал Ефрем Набатников, усаживаясь в машину.
Разумеется, он всё понял, но не собирался смягчить ситуацию, говоря тем самым: «Ты хотел попасть на фронт? Ты попал. Пеняй на себя!»
— Я же временно, — сказал я, — размещаясь я комфортом на заднем сидении.