момент понял, как Вера права. Мать каждый год покупала клубнику на рынке, отсыпала ему немного - полакомиться (этого всегда хватало лишь на то, чтобы раззадорить аппетит, но уж никак не наесться вдоволь), а остальное пускала на варенье. Клубничное Егору не нравилось никогда, оно было слишком приторным, а ягоды в нем размягчались, превращаясь в невнятную субстанцию, еще более сладкую и тошнотворную, чем сироп. Открывать его полагалось не раньше Нового Года, чтобы вроде как набраться витаминов, которые зимой и весной были в дефиците. Так же мать поступала и с другими ягодами - абрикосами, вишней... Егор всегда воспринимал это как нечто само собой разумеющееся, а сейчас вдруг осознал, какой это абсурд - лишать себя приятного сейчас ради сомнительного удовольствия в будущем, которое может и не настать. Как не настала вся та счастливая и правильная взрослая жизнь, к которой мать его готовила с детства, когда нужно было хорошо учиться в школе, просиживая за уроками все вечера, пока ровесники гуляли во дворе, играли и развлекались, как и положено ребятам в их возрасте; получить престижную профессию, чтобы потом устроиться на приличную работу, и не важно, что от этой профессии тошнит; раз от раза мириться со Светой, даже после самых изматывающих ссор, потому что «она хорошая девочка, повзрослеете, поженитесь - и будет у вас крепкая семья», а не «все эти курвы», с которыми общался Димка и даже иногда невзначай пытался свести с ними Егора. А еще «не езди с Димкой на Байкал, лучше, вон, со Светой погуляй или книжки почитай по учебе». И «в деревню к Димке не езди, ты там его родне мешать будешь, а еще там знаешь, какая молодежь, пить и курить научат, еще и побьют, если что-то не понравится». И «на юг от универа не езди, ты там никого не знаешь, мало ли что за люди, случится с тобой что-то за тысячу километров от дома - никто не поможет. Вот будешь работать, сам возьмешь и съездишь во время отпуска, со Светой». Ага. Съездил, аж десять раз! Все хорошее, что могло быть в жизни и что было у других ребят Егор неизменно откладывал на потом - с подачи матери. Как ту самую пресловутую клубнику, которая и доставалась ему в итоге зимой, но была совсем не такой вкусной, как свежая. Да чего уж там, вся жизнь вечно откладывалась на потом, а это «потом» так и не наступило. Хотя... Егор взялся за ведерко двумя руками и решительно поставил его себе на колени. Уж в чем в чем, а в землянике отказывать себе он сейчас не собирался! Как он ни пытался растягивать удовольствие, через пару часов ягоды кончились. Егор не знал, откуда взялся такой аппетит. Может, дело было в авитаминозе? Когда Егор в какой-то момент опомнился и позвонил Вере спросить, нет ли беды в том, что он стрескал уже полведерка ягод вместе с чашелистиками, она рассмеялась и сказала, что будет разве только польза - в чашелистиках много витамина С, еще больше чем в самой землянике. В списки покупок фрукты Егор никогда не вносил, потому что обычно их просто не хотелось. Разве что под Новый год просил Михалыча купить апельсинов или мандаринов (традиция же вроде как), которые, само собой, шли на закуску вместе со всем остальным, потом даже вкус их с трудом вспоминался. Димка приносил иногда что-нибудь выпендрежное, типа киви, грейпфрутов, винограда. А Михалыч летом и в начале осени притаскивал из деревни яблоки, груши и сливы. Все это частенько сгнивало в холодильнике или в пакете под столом, и теперь Егор даже понимал, почему. Когда часто пьешь, не до разносолов. Прибухнуть да набить живот чем посытнее, чтобы подольше не хотелось есть - вот и все желания. Егор долго вертел ведерко из-под земляники в руках и между делом даже смотался на кухню и помыл его. А потом все же набрался достаточно наглости, чтобы позвонить Вере. Она же говорила, что может дать еще. Вопрос был в том, как ее об этом попросить, чтобы это не прозвучало совсем уж бессовестно. - Добавки хочешь? - задорно поинтересовалась она сразу, как только услышала Егоров голос в трубке. - А у тебя еще что-то осталось? - на всякий случай уточнил Егор. Вера, может, тоже не теряла времени даром и съела остальное сама. - Осталось-осталось! Я на лугу сегодня земляники объелась. А сейчас вообще не до нее было, только что с иван-чаем разделалась. На улице была уже глубокая ночь, а липа все так же сладко пахла. Егор с трудом сдержался, чтобы не попросить Веру заварить тот самый чай, на липовом цвете. Он бы с радостью попил такого. Но напрягать ее лишний раз не хотелось, заметно было, что за день она очень устала - и по опущенным плечам, и по замедленности всех ее жестов. - Мак мне сегодня организовал выполнение пятилетки по иван-чаю за один день, - усмехнулась Вера, когда они с Егором обменивались ведерками. - Четыре трехлитровые банки им набила. До следующего года точно не кончится, если не раздавать. - Мне уже даже любопытно, что это за чай такой, - заговорщически прищурился Егор. - Интересный чай, - кивнула Вера, поставив на пол ведерко. - Очень ароматный. У меня все руки им пропахли, смотри. - И она протянула Егору левую ладонь, перегнувшись через балконное ограждение. Он помедлил и осторожно прикоснулся пальцами к ее запястью, чтобы подтянуть ладонь чуть ближе. Даже в тусклом электрическом свете, сочащемся из окон, было видно, что кожа, особенно на сгибах пальцев и вдоль линий жизни перемазана темным зеленоватым соком. Егор подался вперед и вдохнул аромат - совершенно невероятный - нежный и очень яркий одновременно. В нем различались цветочные ноты - не тех цветов, что продают в магазинах, а полевых, которые цвели в дикой части городского парка, куда они с Димкой иногда забредали летом. Но сильнее этих нот выделялась другая, какая-то очень знакомая - настолько, что Егор даже не сразу понял, что это она. - Земляника со сливками... - растерянно проговорил он, подняв на Веру глаза. - Ага! - широко заулыбалась она. - Мне тоже всегда напоминает. В чае этот аромат теряется, а вот в соке свежих листьев - прямо он! Егор тоже улыбнулся в ответ и не удержался - снова припал к Вериной руке. Кончик носа коснулся ее ладони, а под губами он ощутил теплую кожу ее пальцев. Кровь ударила в виски, и Егор понял, что утонул в этом моменте и в этом аромате настолько, что не в силах был даже дышать. Он понятия не имел, сколько времени прошло, но надеялся, что немного и что этот его жест не покажется слишком странным - более странным, чем он и так был. Он отпрянул, но все же не удержался - медленно провел подушечкой большого пальца от Вериного запястья вниз - по ладони, и дальше - до кончиков ее пальцев. На Веру он смотреть не решался, но расслышал как она прерывисто выдохнула и увидел, как по ее коже вверх от запястья к локтю - и дальше - побежали мурашки. Егор ожидал, что Вера выдернет свою руку из его, оборвет момент, в котором он позволил себе больше, чем следовало, как это всегда бывало раньше. Но она почему-то медлила. Он сам отпустил ее. Подхватил с пола ведерко с земляникой, поставил его на колени и торопливо развернул инвалидную коляску в сторону балконной двери. - Спасибо! Ведерко я завтра верну, - бросил он через плечо, даже не взглянув на Веру. Лесная поляна была залита солнечным светом и наполнена ароматами - цветущих трав и земляники. Стоило лишь протянуть руку, и травы сами льнули к ладони, осыпали к ногам лепестки - белые и розоватые. Егор обернулся на Верин смех, легкий и звонкий. И увидел ее саму, в солнечных лучах ее кожа светилась и казалась почти прозрачной, как и тонкое белое платье, в которое она была одета. Вера тронула Егора за руку и побежала. Егор пустился следом, ощущая, как приминается под босыми ногами мягкая трава. Волосы Веры разлетались в стороны, и, если ее удавалось догнать, можно было вдохнуть их запах - июня, леса, иван-чая... Егор настиг ее прямо возле березовой рощи. Вера обернулась и протянула ему сложенные лодочкой ладони, полные земляники. Он взял ее руки в свои и, наклонившись, губами собрал с них ягоды. Вера провела пальцами вдоль его шеи к затылку и запустила их в волосы. А Егор, шагнув к ней, одним движением подхватил ее под бедра, приподнял ее вверх и закружил. Вера смеялась, и все вокруг них крутилось и летело - и ветви берез, и цветочные лепестки, и блики солнечного света. Губы Веры были теплыми и мягкими, и Егор сходил с ума от их вкуса, припадая к ним снова и снова. Верино платье исчезло, и теперь он проводил пальцами по ее обнаженному телу - по ее шее, груди, животу, бедрам. Вера тихонько вздыхала и подавалась ближе к Егору. Он обнимал ее и растворялся в каждом мгновении, в каждом движении, которое они совершали. В каждом движении, которому вторила колыхающаяся на теплом ветру высокая трава, среди которой они лежали. Больше всего Егор ненавидел просыпаться именно после таких снов. Тут тебе и осознание того, какой на самом деле была реальность, словно лопатой по башке било, и от ощущения другой, вполне себе физической неудовлетворенности ломало все тело так, что хотелось на стенку лезть. Наплевав на еще не развеявшуся сонливость, Егор перелез в инвалидную коляску, добрался до компьютерного стола и вытряхнул из пачки сигарету. Курение после такого было единственным способом удовлетворить себя так,