и текст затянул его и не выпустил до последних строк. Эта сцена, похоже, была неким флешбеком, непонятно как относившимся к основному сюжету. В ней описывались времена Второй Мировой: некий партизанский отряд отправил связистку в оккупированную немцами деревню - Егор из отрывка не смог понять, почему и зачем, причины, очевидно, остались за рамками отправленного на почту текста. Связистка эта, судя по всему, особым патриотизмом не отличалась, но вот ради своего мужика, состоявшего в том отряде, готова была на риск. Когда она вернулась к партизанам, оказалось, что их обнаружили немцы, случился короткий бой, все погибли. И те, и другие. Мужик связистки, очевидно, был оборотнем, кого-то там успел разодрать, но в итоге голым, в человеческом обличье, умер у нее на руках. И вот тут началось погружение. Егора оно просто захлестнуло. Он никогда не любил слезливых историй с наигранным сочувствием одноногой собачке или трагедий из разряда «враги сожгли родную хату». И в тексте, что он читал, не было ни намека на такое. Зато была жесткость и холодность подачи, которая каким-то странным образом сочеталась с невероятным накалом чувств. Эгоизм героини, ее наплевательское отношение и к стране, в которой она жила, и к ее судьбе, и к людям сквозил изо всех щелей. А еще была любовь - не страстная, пылкая и жертвенная, а какая-то вымученная, болезненная и безнадежная и оттого невероятно щемящая. Любовь, которая пришла после долгих лет метаний, потерь и безверия (тут Егор невольно задумался, какого возраста была героиня, ибо она почему-то представлялась юной, но теперь возникли сомнения). Любовь эту отняли, убили, и вместо нее пришла глухая пустота - ничто. Ни отчаяния, ни отторжения, ни закономерных вопросов «почему?» и «как так?». Только принятие этой пустоты. И то, как она затопила собой все - и героиню, и весь мир вокруг. И это было страшно. Страшно невероятной, буквально висящей в воздухе безысходностью. И страшно тем, насколько точно - до малейших оттенков - в тексте отражено было то, что доводилось чувствовать Егору. Не в отношении любви... точнее, не только в этом отношении. А в этих вот четырех (или скольких там, если посчитать) стенах его квартиры, в беспросветном одиночестве и отвращении к самому себе. Егор дал себе слово, что будет экономить сигареты из пачки, что дала ему соседка. Но тут не выдержал и все же потянул в рот одну. Дочитал сцену до конца. Связистка подобрала чей-то пистолет с земли. Уселась рядом с телом своего оборотня, уложив его голову себе на колени. И гладя его измазанные в крови волосы, выпустила пулю себе в висок. Внезапно. Еще внезапней было то, что очнулась она спустя недолгое время - как новенькая. В прямом и переносном смысле: все с чистого листа. И прежних чувств, как не бывало - будто фильм посмотрела с собой в главной роли. Да и посмотрела давным-давно, так, что все эмоции стерлись. Егор потер собственный висок, пытаясь понять, что случилось. Нет, правдоподобия сцена не утратила, но что в ней творилось, он решительно не понимал. Зато понимал, что нечто, настолько хорошо изображенное, не может внезапно превратиться в какую-то чушь. Он написал Сазоновой. Спросил, что значит весь этот финт с простреленной башкой и его последствия. На быстрый ответ он не рассчитывал - все-таки ночь на дворе. Однако новое письмо появилось на почте не больше десяти минут спустя. «Героиня - кошка-оборотень, очень старая, родилась еще в Древнем Египте, - писала авторша. - У нее девять жизней - восемь раз, когда она может умереть и возродиться. И один раз, когда погибает совсем. После возрождения она вроде как обнуляется: помнит прошлое, но не испытывает никаких эмоций по отношению к нему. В сцене, которую вы читали, она умерла восьмой раз. Ее последняя жизнь длилась несколько сотен лет, а незадолго до Второй Мировой она встретила оборотня, в которого влюбилась и с которым решилась на отношения. Чем все закончилось, описано в этом фрагменте. Ее возлюбленный - оборотень-медведь. На просторах Советского Союза. Это очень толсто, да. И совершенно не художественно. Можете меня закидать тапками за это. Как и за то, что тема оборотничества избита донельзя». Над окончанием письма Егор даже хохотнул. Сазонова, похоже, хорошо помнила все их перепалки прошлых лет. Как там говорится? Кошки все прощают, но ничего не забывают. «Я бы хотел почитать полный вариант романа. Это возможно?» - написал он ей. Конечно, это было возможно. Многие иллюстраторы могли ознакомиться с текстами еще до стадии верстки, если имели на то желание. Егор его чаще всего не имел, и в случае с Сазоновой схема работы по фрагментам у них была отлажена еще пять лет назад. Спустя пару минут от нее пришел лаконичный ответ: «Зачем?» Егор некоторое время думал, постукивая пальцами по столу рядом с клавиатурой. На любезности его сегодня не тянуло в принципе - и с ней в том числе - но делать было нечего. «Меня заинтересовали предоставленные отрывки. Захотелось ознакомиться с сюжетом книги», - коротко написал он. Перечитал. И, помедлив, нажал на отправку. «Чтобы было больше поводов высказать свое „фи“ и поупражняться в остроумии?» - ответила Сазонова в следующем письме. Ну, что за дрянь? Какого черта было выбирать его в качестве иллюстратора, чтобы потом при каждом случае тыкать носом в старые конфликты? До которых, кстати, Егору не было никакого дела спустя столько лет. Об этом он, собственно, и спросил у Сазоновой. Только сформулировал все более культурно. Он выкурил еще сигарету, пока дожидался ответа. Не собирался, но выкурил. Вся эта бабская логика находилась где-то очень далеко за гранью понимания. «Мне очень нравится ваш стиль, - гласило пришедшее на почту письмо. - Я смотрела работы других художников издательства, но только ваши отражают то, что я хотела бы видеть в иллюстрациях к своей книге. Я рада, что вы согласились сотрудничать. И прошу прощения за свою грубость. Высылаю текст романа в прикрепленном файле. Надеюсь, чтение будет приятным - насколько это возможно для вас в отношении моих произведений». Егор выругался. Нет, женщин он явно не понимал! Он, конечно, никогда не претендовал на звание специалиста в этой области. Но хоть какие-то объяснения их поступкам должны были где-то в этом мире быть! Текст романа он скачал на жесткий диск. Но забивать себе голову тем, что хоть каким-то образом было связано с Сазоновой и ее творчеством, до конца этой ночи он не желал категорически! Почти до рассвета Егор проколупался с обработкой фотографий и, покурив напоследок, лег спать. Проснулся он в полдень. Продрых бы и дольше, но сработал будильник. Пришлось подниматься. За десять лет Егор уже привык к тому, чтобы ходить в туалет не когда хочется, а по часам. Потому что когда этого хочется, он просто не чувствовал. «Ты можешь контролировать мочеиспускание и стул», - оптимистично заявляли врачи. Да уж, плюсы в том, чтобы не носить катетер или не гадить под себя, определенно были. Но они не перекрывали всех минусов положения. Сотовый Михалыча был все так же отключен, а на домашнем все так же брала трубку жена. Этого следовало ожидать, но позвонить наудачу стоило. Егор перепроверил все сроки выплат за работы. Минимальные составляли пять дней, и то - сущие копейки. Закинул удочку заказчикам, для которых обрабатывал рекламные фото, - вдруг согласятся перевести пораньше деньги. Впрочем, случись это, кого можно было отправить в магазин? Димка был в очередной длительной командировке, Михалыч вообще на неопределенный срок выпал из зоны доступа, с соседями по площадке Егор не общался, даже не знал, кто живет на его этаже. Вчера, конечно, имел честь познакомиться с этой Верой, обитавшей в другом подъезде, хоть и через стенку, но толку-то с того? Связываться с ней Егор тоже не имел ни малейшего желания. Снаружи снова потянуло сигаретным дымом. Их с соседкой квартиры были одинаковой планировки, их разделяла стена в ее кухне и его спальне, но балконы были длинными, выйти на них можно было из обеих комнат. Во вчерашней пачке оставалась одна сигарета. Считай, что ничего, как он там ни пытался экономить. Опять унижаться ради курева не хотелось. Но здравый смысл подсказывал, что, если он не сделает этого сейчас, то все равно сорвется позже. Если без алкоголя он еще мог существовать хоть какое-то время, то без сигарет и несколько часов протянуть было трудно. Решившись, он распахнул балконную дверь и выбрался наружу. - Привет, Егор, - улыбнулась соседка, заметив его. - Привет, - обреченно выдавил он. Называть ее по имени - даже в ответ, даже просто про себя - совершенно не хотелось. - Курить будешь? - буднично поинтересовалась она. Егор молча кивнул. Она протянула пачку сигарет и зажигалку. Сегодня соседка не разглядывала его, как вчера - и на том спасибо. Каждый смотрел вниз, на улицу. На грязный тающий снег, потоки воды, бегущие вдоль обочин, на спешащих куда-то людей. - У меня скоро лапша доварится. Будешь есть? - спросила она, скинув пепел с сигареты и наблюдая, как его уносит ветер. - Лапша? - удивленно переспросил Егор. И тут же понял, что речь об очередном супе. Сто лет уже не слышал этого слова применительно к еде. Впрочем нет, не сто - всего лишь с тех пор,