– Но я начинаю скучать по тебе.
Качаю головой.
– Это красиво. – И снова отворачиваюсь к шоссе. – Но это чушь.
– Один вопрос в день.
– Я сказал: нет.
– Слабо́?
Голова поворачивается на возмущенных рефлексах. Глаза опять в плену вместе с отражением.
У тебя на губах легкая улыбка. И смотришь в меня так, что я в звездной луже уже не по щиколотки. По губы.
На которые ты не опускаешь взгляд. Держишь зрительным контактом намертво.
– Ты боишься, – сам удивляешься своим же словам. Как будто лампочка зажглась в тебе. Осенило, – что тоже можешь начать скучать по мне.
Есть банальный ответ-защита. «Не льсти себе». Но это как раз то, что тебе следует делать.
Потому что я уже.
– Неверно.
– Чем докажешь? – И, довольный собой, разворачиваешься ко мне грудью.
Все еще легко, но беззастенчиво улыбаешься. Побеждаешь.
Забыл, что, будь я другой породы, твои нездоровые преследования не вызвали бы ничего, кроме щекочущего страха и механической неприязни. Не будь я другой сути, другой расы, уже бежал бы от тебя прочь, едва завидев в тени́.
– Ответами.
Не улыбайся так. Я же могу убежать. Пока ты меня окончательно не утопил. Пока я еще могу передвигать ногами. Хоть и с трудом.
– Можно, начну сейчас?
Ты, третьекурсник, выглядишь сейчас как ребенок. Это не желтизна фонарей и не теплые апельсины гирлянд. Ты сам… светишься.
Ну, давай, моя погибель.
– Такой, на который я смогу ответить коротко.
– Почему? Ты замерз?
– Это и есть вопрос?
– Нет. – И так мотаешь головой, что волосы закрывают брови и застревают в лабиринте ресниц.
И стоишь. Смотришь.
Хитрый.
– Я не мерзну, – поддаюсь.
– Я думал, не мерзнут оборотни.
– Это вопрос?
– Нет. – Ты снова улыбаешься. – Когда у тебя день рождения? Вот мой вопрос.
– Это так важно?
– Определенно. В этот день я буду будить тебя поцелуями и выполнять все твои приказы.
– Не будешь.
А руки погнули пару карт. Карты никогда не лгут.
– Окей. – Со всем согласен, наглец. – Так когда ты родился?
Ну, лови. Ты сам начал с этого вопроса.
– Семнадцатого августа тысяча первого.
– Тысяча… первого? – Морщишься. Думаешь. Как тебе думается? – Типа, нашей эры?
Улыбаешься. Не понимаешь.
Твои непослушные волосы привлекают внимание: машинально бросаю взгляд на вновь открытый лоб.
– Я же сказал, – отмечаю, как меняется образ и даже форма лица, – тебе не понравятся мои истории.
Тебе перестану нравиться я. Все лопнет скользким мыльным пузырем. Потому что это в вашей природе. Людской.
Непостоянные, полиаморные, эмоционально нестабильные иллюзионисты, чьи фокусы я знаю наизусть. И каждый могу разоблачить.
Следи за рукой, Чон Чоннэ, которого все зовут Джей.
В конце спрошу,
где наперсток.
2
Ты наверняка слышал, как иностранные студенты говорят, что здесь все типично американское.
В первую очередь название. «Калифорния Дрим».
Широкие окна, красные диваны, серебристые столы. Почти во всю длину барная стойка, запах сладких коктейлей, жареных бургеров и сваренного кофе, обновляемого под людской гул и шипение мяса с открытой кухни.
Я не ем мясо, но люблю иногда приходить. Из-за ванилина. Им пахнет слоеная выпечка с ореховым кремом. Коктейль со вкусом сникерса пахнет сникерсом, и это моя любимая категория сладкого.
Вы уже на своих местах. Как всегда, у окна за последним в цепочке столом, рассчитанным на большую компанию.
Когда освобождается место позади вас, сажусь лицом, не привлекая особого внимания. Мне нет смысла себя прятать.
Сегодня кутаюсь в золотую кофту с косой молнией и капюшоном из искусственного меха. Не из соображений психологичной защиты. По крайней мере, не сегодня.
Я проснулся в половине десятого и, прежде чем прийти в закусочную, прогулялся вдоль реки Чарльз до центрального общественного парка. Телепортация из голубой краски мороза в желтую отапливаемого кафе закономерно щекочет кожу легким ознобом.
Греюсь черничным чаем и балуюсь запахом ванилина.
– Что ты думаешь по этому поводу? Юни? Юни!
Юни сидит ко мне лицом, но и смотреть не нужно, чтобы знать, как он кривится на слащавое уменьшительно-ласкательное и показательно отстраняется:
– Я думаю, что тебе нужно уменьшить количество парфюма, который ты выливаешь на себя по утрам.
– Ну, Юни-и-и, мне совершенно не хочется выражать свои мысли на бумаге, а вдруг их потом прочтет Мерлин!
Дакоте Каннин всегда удается быть выборочно невнимательной. Это один из тех завидных даров, который вручают феи при рождении.