Студент задумался.
— Нет. Я рад принять наказание за собственную глупость. И все же… О Фирза! — От душевной боли он застонал.
— Что! С вашими-то преимуществами! Вашими видами на будущее!.. Вы могли бы обеспечить себе счастливую жизнь… и более того, это счастье вы могли бы подарить и Фирзе… Со всем этим, что у вас имеется, вы предпочитаете смерть жизни? Как много существует старых, бесполезных людишек, на которых может упасть жребий, и они с радостью примут судьбу, при одной мысли о которой вы дрожите.
— Погодите… если я приму ваше предложение, как решится жребий?.. Кому я должен передать свое наказание?
— Принимайте… ваш срок продлится на двадцать четыре часа. Пошлите часы на продажу золотых дел мастеру Адриану Венцелю. Если за это время он избавится от них, покупатель займет ваше место, и вы будете свободны. Но решайтесь быстрее, у меня время ограничено, ваше, должно быть, тоже… если вы не согласитесь на мои условия.
— Но кто вы такой, что вам дана власть над жизнью и смертью… над приговором и освобождением?
— Не стремитесь узнать то, что вас не касается. Еще раз спрашиваю: вы согласны?
— Во-первых, скажите мне, зачем вы предлагаете мне это?
— Зачем?.. Ни за чем. Я по природе сострадателен. Но решайтесь… Вон там, на ветке, дрожит листок, через миг он упадет. Если он достигнет земли до того, как вы определитесь… Прощайте!
Листок упал с дерева.
— Согласен! — воскликнул студент. Он поискал глазами старика, но обнаружил, что он один. В тот же миг у него в ушах зазвучал полночный звон, потом затих… Прошел час — а он жив!
Около полудня следующего дня золотых дел мастер Адриан Венцель продал какому-то покупателю самые прекрасные часы в Йене. Завершив сделку, он тотчас же отправился домой к Феофану Гушту.
— Ну как, продали мои часы?
— Да… вот деньги, сударь.
— Очень хорошо, это ваша доля.
Венцель ушел, а вскоре Феофан направится к дому Ангерштелля, размышляя, как его примут и что он может предложить в качестве оправдания своему вчерашнему поведению.
К своему удовлетворению решив этот запутанный вопрос по дороге, он достиг садовой калитки. Он помедлил… ему поочередно становилось то жарко, то холодно… его сердце неистово билось. Наконец, сделав решительную попытку овладеть собой, он вошел.
У того же окна, в той же позе, как и накануне, сидела Фирза Ангерштелль. Но вчера Фирза цвела, улыбалась и радовалась, а сегодня была бледна и болезненна, она представляла собой образ безнадежной печали, как роза, сорванная чьей-то грубой рукой со стебля. Кровь у Феофана похолодела. Он приблизился и уже ступил на крыльцо, когда Фирза его увидела. С громким криком она упала со стула. Он бросился в комнату и поднял ее.
Она пришла в себя… она заговорила с ним. Она укоряла его за вчерашний вечер. Он выслушал ее и рассказал лишь то из истории с часами, что относилось к их приобретению и прилагаемому условию. Он утверждал, что это была лишь шутка дарителя: ведь он нарушил условие, а все еще жив.
Они удивлялись — он притворно, а она по-настоящему, — что кто-то согласился расстаться с такой ценной вещью ради праздного наслаждения, испытываемого от запугивания обладателя часов. Однако любовь необычайно доверчива. Объяснение Феофана было принято, и они помирились.
Влюбленные беседовали с четверть часа, когда Фирза неожиданно вновь вернулась к теме часов.
— Странно, — сказала она, — я тоже имею отношение к часам, похожим на твои.
— Как… каким образом?
— Прошлой ночью мне не спалось… из-за твоей недоброты, Феофан…
Феофан поспешил возобновить свои обеты и мольбы.
— О, хорошо! Ты же знаешь, что я тебя простила… Но когда я просто лежала в кровати, меня стала преследовать мысль о часах, которые ты описывал. Как и почему, я не знаю. Она преследовала меня всю ночь, а когда я встала сегодня утром, она по-прежнему не исчезала.
— Что же дальше, дорогая Фирза? — спросил встревоженный студент.
— Слушай и услышишь. Для того чтобы избавиться от этой беспокойной гостьи, я вышла на прогулку. Я не пробыла вне дома и двух минут, как увидела часы — точную копию моих воображаемых часов.
— Где… где ты их видела?
— У нашего соседа Адриана Венцеля.
— И… ты… ты… — Слова почти душили его.
— Я была движима каким-то необъяснимым побуждением… приобрести эти часы. Хотя мне не нужна была эта драгоценность.
— Нет… нет! — воскликнул в муке студент. — Ты не могла этого сделать! — Он встал и отвернулся. Это стоило ему усилий больших, чем он мог ожидать найти в себе. Казалось, что страдание чересчур сильно, чересчур сверхчеловечна беда, чтобы сопровождаться выражением обычных чувств. Он смертельно побледнел… Но его взгляд оставался тверд, и дрожи не было и в помине.