Взглядами, жестами и тонкими модуляциями голоса она создавала многообещающую интимность. Молодой человек сперва понял, что должен соблюдать осторожность, а через некоторое время решил, что лучше всего поблагодарить хозяйку и распрощаться — и тем самым избавиться от возможных обязательств перед ней. Но тут она прервала его мысли — сперва улыбкой, потом довольно печальным взглядом. Она стала просить его избавиться от всяческих сомнений и тревог, она понимает, что ситуация довольно Странная, и он вполне может заподозрить в ней некую скрытую цель, но простая правда в том, что она одинока, и, произнесла она с определенным уважением, нечто, скрытое то ли в нем, то ли в самой их встрече на вечерней улице, оказалось для нее неотразимо привлекательным. Она не смогла пересилить себя.
Возможность столь совершенного окончания этой неожиданной встречи — мечта, которую так и не смогли убить лишенные иллюзий годы, — помогла ему принять решение. Его переполнила бурная радость. Он поверил ей. И после этого совершенство продолжало нарастать. Она пригласила его отобедать с ней. Слуги подали им изысканную еду, моллюсков, мясо откормленной птицы, мягкие фрукты. Потом они сели на кушетку вблизи внутреннего дворика, откуда веяло прохладой. Им принесли напитки. Слуги удалились. На дом опустилась тишина. Они обнялись.
Немного позднее, не произнося ни слова, она взяла его за руку и вывела из комнаты. Какая глубокая наступила тишина! Сердце молодого человека пугливо колотилось — ему казалось, что его биение эхом отдается в холле, по мрамору которого они уже шагали, и передается ей через его руку. Но такое возбуждение теперь нарастало в нем из уверенности. Уверенности в том, что в такой момент и в такой очаровательный вечер ничто не сможет им помешать. Разговаривать не было нужды. Взявшись за руки, они стали подниматься по огромной лестнице.
В спальне, увидев ее в обрамлении полога кровати и не отрывая глаз от ее наготы, смутно просвечивающей сквозь шелковую сорочку, он страстно заговорил о своей любви, которая будет вечной и всегда столь же совершенной и сказочной, как и их утонченная встреча.
Мягко и негромко она ответила ему словами взаимности. Ничто не помешает их любви, ничто не омрачит их счастья. И она очень медленно откинула покрывало, приглашая его.
Но внезапно, в тот самый момент, когда он наконец лег рядом с ней и их губы почти соприкоснулись, он замер.
Что-то было не так. Что-то он упустил. Он прислушался, задумался — и понял, что сам допустил ошибку. На кровать падал мягкий свет лампы, но он оказался настолько беспечен, что забыл выключить яркую электрическую люстру в центре потолка. Юноша вспомнил, что выключатель находится возле двери. Он нерешительно замер. Она подняла веки, увидела его направленный на люстру взгляд, поняла.
Ее глаза блеснули.
— Любимый мой, не волнуйся, — пробормотала она. — Лежи спокойно…
И она подняла руку. Рука начала увеличиваться, становясь все длиннее и длиннее, протянулась под пологом, над длинным ковром — огромная, бросающая тень на всю комнату, — и, наконец, ее гигантские пальцы дотянулись до двери. И с окончательным щелчком она выключила свет.
Дороти К.Хэйнс
Ворожеи не оставляй в живых[8]
Она сидела в спальной комнате, и ее тонкие пальчики теребили бахрому покрывала. В этой комнате на чердаке давно уже никто не жил. Узкий камин покрылся ржавчиной и пылью, половицы трещали при каждом шаге, а когда дул ветер, ветхая дверь скрипела и тревожно хлопала. Маленькое окно заросло паутиной, и по засиженному мухами стеклу ползали черные жучки. Но она сидела здесь и бездумно смотрела на далекий пруд.
Пальцы девочки перебирали ткань. Бахрома мягко скользила между ногтем и кожей. У пруда беспокойно раскачивались лиственницы, и их ветви на фоне мрачных темно-синих туч казались яркими и неестественно зелеными. Солнце пряталось в развалах облаков, дождь стучал в окно, и капли колотили по стеклу, как брошенная горсть гвоздей. А потом мир посветлел, тучи разошлись, и на небе остались лишь легкие серебристые полосы. Но в сиянии солнечных лучей лиственницы метались еще более тревожно, словно предчувствуя неотвратимую и ужасную беду.
— Джиннот! Джиннот! — доносилось со двора. — Где ты, Джиннот?
Она не отвечала. Голос отца становился все тише и тише, а девочка по-прежнему сидела на кровати и тупо смотрела в окно. В ее уме звучали другие слова — слова, которые она слышала уже целую неделю.
«Ты сделаешь это, Джиннот, правда? Ты должна это сделать, милая. А я дам тебе тогда шесть пенсов. Мы же всегда ладили друг с другом. И я люблю тебя больше, чем она. Вспомни сама, Джиннот. Кто подарил тебе ленты для волос? Кто покупал для тебя сладости в деревне? Я или она? Неужели ты откажешь мне в таком пустяке? Просто скажи им, что она посмотрела на тебя и это случилось. Нет-нет, Джиннот! Это не ложь! И поверь мне, я знаю, о чем говорю».
Девочка прижала ладони к ушам. Но голос звучал внутри, преследуя, как злая пчела. Она подошла к треснувшему зеркалу и взглянула на коричневую от мушиных пятен поверхность. Слева виднелась дверь, справа — окно, а впереди — ее лицо, желтое в отраженном солнечном свете: волосы, как стожочек сена, темные, без блеска, глаза, длинные зубы и широкий рот. Джиннот всхлипнула и вернулась на кровать. Ее пальцы снова теребили покрывало.
Почему это случилось? Почему она ничего не помнит? И почему каждый из них в ответ на вопросы лишь гладил ее по голове, будто пытался стереть обрывки смутных воспоминаний. А голос шептал и шептал:
«Ах, бедная ты моя девочка. Не надо плакать. Такое бывает у многих. Простое недержание мочи. Вот только странно… Все было хорошо, а потом Минти посмотрела на тебя — и это случилось…»
Но Минти не смотрела на нее. Не смотрела! Девочка закрыла глаза. Льстивый и ласковый голос нашептывал откуда-то, из глубины ее ума, и слова перескакивали из одного уха в другое.
«Я и Джек скоро поженимся, понимаешь, Джиннот? И тогда ты будешь приходить к нам в гости — в любое время, когда захочешь. Мы будем печь с тобой оладьи и лепешки. И я, даже разрешу тебе поваляться на нашей постели. Но сначала ты должна рассказать им о Минти. Так ты скажешь, Джиннот? Для меня и Джека, ладно? Он же такой хороший. Ты ему нравишься. И помнишь, он починил твою любимую куклу? Неужели тебе не хочется, чтобы они поженились?»
Рот девочки открылся. Пальцы нервно перебирали бахрому.
«Он никогда не будет счастлив, если женится на ней. Ты же большая девочка, Джиннот, и сама все понимаешь. Минти добрая и симпатичная, но она ему не пара. Весь день сидит над шитьем и вязаньем, а вечерами снова шьет и вяжет. Мужчинам нужно другое, милочка. Их надо развлекать. Ими надо любоваться… А она даже слова не скажет. Бедный Джек! Он просто не видел других женщин. У него не было выбора. Сделай это, Джиннот, — и для него, и для меня, и для Минти. Они никогда не будут счастливы — уж я-то знаю».
Голос лился медовой струей — липкой и слащавой.
«Ты не причинишь ей никакого вреда, Джиннот. Жизнь есть жизнь, и судьбы не поменяешь. Тебе и самой однажды захочется замуж. А поможешь другим, так и тебе помогут… Минти все поймет и простит. Хотя мне кажется, что это она виновата в твоих бедах. Ты же не знаешь причин болезни, правда? Так ты скажешь, Джиннот? Скажешь, ладно?»
Дверь скрипела и хлопала от сквозняка. Солнце сияло на каплях дождя, стекавших по грязному стеклу. Джиннот сидела на узкой кровати у запыленного камина и плакала. Она не хотела лгать и обижать Минти. Она чувствовала беду. В треснувшем зеркале отражалась стена с большим пятном облупившейся штукатурки. Пух кружился по голым половицам, и ветер уныло подвывал в дымоходе. Во дворе снова послышался голос отца. Он звал ее, но она не обращала на него внимание. Приподняв покрывало, девочка забралась в постель. Ее отекшее лицо казалось маской, брошенной на подушку.
— Джиннот! Джиннот! — звал отец, стараясь перекричать вой ветра. Она захныкала и сжалась под одеялом, прячась от света и вопроса, который преследовал ее даже в темноте.