Важнейший же итог нашего удара по врагу в эти дни состоял в том, что мы разорвали фронт его 4-й танковой армии в междуречье Псела и Хорола. Забегая вперед, отмечу, что ее войскам, рассеченным на две изолированные группы, так и не удалось вновь соединиться в ходе их дальнейшего отступления вплоть до Днепра. Но и там, даже после того как остатки этих групп переправились на западный берег, они оказались настолько оторванными одна от другой, что Манштейну пришлось передать, например, 24-й танковый корпус из 4-й танковой армии в состав действовавшей южнее 8-й армии.
В то же время сопротивление противника, отступавшего с боями и цеплявшегося за каждый мало-мальски выгодный рубеж, не только не ослабевало под ударами наших войск, но, напротив, все более возрастало. Это объяснялось тем, что противостоявшие нам войска непрерывно усиливались за счет переброски подкреплений с соседних участков.
Так было и после взятия Лохвицы. В полосе 40-й армии и до этого оборонялась значительная группировка. В составе ее были четыре пехотные дивизии - 88, 57, 255 и 112-я, имевшие к тому же по 30-40 танков каждая. Теперь же вражеское командование, обеспокоенное глубоким проникновением 40-й армии в юго-западном направлении, выдвинуло против нашего правого фланга 11-ю танковую дивизию и моторизованную дивизию "Великая Германия", ранее предназначавшиеся для нанесения флангового удара из района г. Гадяч по войскам 47-й и 52-й армий. Таким образом, оно было вынуждено отказаться от осуществления намеченного контрудара, чего мы и добивались.
Угроза была ликвидирована. Все армии фронта перешли в наступление.
Провал замысла противника вновь подтвердил, что прошли времена, когда немецко-фашистское командование могло уверенно планировать действия своих войск. Теперь война велась по планам советского командования, и гитлеровцам, хотя они и обладали еще немалыми силами, приходилось думать уже о том, как бы спастись от надвигавшегося разгрома.
Мы не сидели сложа руки. Оценив обстановку, открывавшую возможности дальнейшего развития успеха, командование армии с согласия фронта отдало приказ продолжать наступление. И уже 13 сентября наши правофланговые войска на широком фронте форсировали р. Суду и освободили г. Лохвица.
При этом отличились части 309-й стрелковой дивизии генерал-майора Д. Ф. Дремина, в особенности 957-й стрелковый полк подполковника Г. М. Шевченко. Он первым с ходу форсировал Сулу в районе дер. Лука и, заняв рубеж Яхинки, Дирекивщина, перерезал таким образом дороги, ведущие из Лохвицы на север и северо-запад. Удачно маневрируя, подразделения 957-го стрелкового полка начали заходить в тыл вражескому гарнизону и отвлекли на себя его внимание.
Этим умело воспользовался командир первого батальона 955-го стрелкового полка капитан Д. П. Потылицын. Дружно ринувшись в атаку, его роты одновременно захватили вое три моста через Сулу в районе города. Противник, не успевший их взорвать, попытался отбросить наших воинов за реку. Но батальон капитана Потылицына стойко отбивал атаки гитлеровцев и удержал мосты до подхода главных сил дивизии.
Вскоре бой шел уже на западной и юго-западной окраинах города. К исходу дня вражеский гарнизон был разгромлен. Его остатки бежали в юго-западном направлении. В г. Лохвице наши части захватили большие трофеи.
Эти подробности боя за Лохвицу приведены мною не случайно. Они очень характерны для действий войск 40-й армии в период очищения Левобережной Украины от гитлеровцев. Наши солдаты под командой своих офицеров действовали стремительно, умело используя боевой опыт, накопленный в предшествующих боях.
Приведенные примеры свидетельствуют также о том, что огромный наступательный порыв наших войск проявился не просто в продвижении вперед с выталкиванием гитлеровцев с занимаемой ими территории. Нет, он вылился в искусный маневр значительных войсковых масс, который позволил им в ходе своего наступления перемалывать силы врага.
Отступая, немецко-фашистские войска превращали территорию Левобережной Украины в выжженную пустыню. Разрушали города и села, железные дороги, мосты и шоссейные дороги. Взрывали сотни заводов и фабрик. Поголовно угоняли все взрослое население в фашистское рабство. Противник в яростной злобе пытался после своего ухода ничего те оставить для наших войск, рассчитывая этим остановить наше наступление.
Следы фашистских зверств были на всем нашем пути к Днепру.
Не забыть то, что мы увидели, например, после освобождения Гадяча. Там, на Замковой улице, в здании агрошколы немецко-фашистское командование устроило застенок, в котором гитлеровские палачи ежедневно умерщвляли десятки ни в чем не повинных наших людей. Кто попадал в этот лагерь, живым не возвращался. На стене камеры No 20 с болью в сердцах читали мы надпись, оставленную пленным советским солдатом Сандро Чатурия: "Опять били, бьют без конца, сил нет больше. Я чувствую, как я умираю. Я никогда не думал, что можно сердцем ощущать приближение смерти. Ну, вот и конец. Прощайте, товарищи. Сандро не подвел вас и никого не выдал".
Ногтями выковыривали узники слова гнева и ненависти к врагу. "К вам, мать и сестра, обращаюсь я, - писал Василий Степанов, колхозник из села Касимово Рязанской области. - Пока вы живы, мстите немцам. Я погибаю". Рядом другая запись: "Кажется, очередь доходит и до меня. Ну, да. Идут - расстрел"{70}
Десятки таких надписей на разных языках. То был зовущий к отмщению крик сердец замученных фашистскими палачами людей.
Невиданные зверства учинили гитлеровцы в населенном пункте Чернухи. За два года своего господства они сожгли 200 домов, угнали на каторжные работы 500 человек, расстреляли 700 мирных граждан и, надругавшись над их трупами, сбросили в общую яму.
Все это усиливало в наших солдатах и офицерах жгучую ненависть к фашистским захватчикам, укрепляло волю к разгрому врага. И каждый из нас стремился сделать все для быстрейшего изгнания захватчиков с родной земли. Очередным шагом к тому должен был стать наш выход к Днепру.
Знакомясь с результатами разбоя гестаповцев над советскими людьми, я вспомнил одно из многих писем, попавших к нам вместе с трофеями. Вот его содержание: "Сегодня мы изрядно выпили, - писал солдат немецко-фашистской армии своей жене. - Солдатская жизнь опасна и горька. Одно утешение - в вине. Выпив, развеселились, - наплевать на все. Разговор зашел о наших предках древних германцах. Роберт сказал, что они считали за честь пить кровь побежденного врага. Я ответил: а разве мы не такие? И мы должны пить кровь русских. А выпил бы? - спросил Роберт. - И выпил бы. - Ребята начали подзадоривать. Я был пьян. Побежал в сарай, вывел пленного русского солдата, самого молодого, какой там был, и приколол его, как барана. Я подставил к груди стакан от фляги, наполнил его и выпил одним махом. Было тошно, но я сдержался, чтобы убедить всех, что это даже приятно. Другие солдаты тоже начали выводить пленных, прикалывали их и пили кровь"{71}.
То письмо тогда потрясло меня. Не меньшее впечатление произвели и застенки Гадяча. Со стен и пола камер пыток звучал призыв: не медли, отомсти!
Глава IV. Днепровская эпопея
I
Устранение угрозы центру Воронежского фронта у Гадяча не означало, однако, что мы уже сломили сопротивление противника на пути к цели - Днепру. Враг продолжал поспешно накапливать здесь силы для того, чтобы вновь попытаться остановить наши наступающие войска.
На этот раз все более опасным становилось положение 40-й армии. Прорвавшись к г. Лохвица, мы опять оказались значительно западнее своих соседей - 38-й армии справа и 47-й и 52-й армий слева.