Здесь у ворог — на главном направлении — Ермаков решил сосредоточить все свои силы, тут решил поставить тридцатьчетверку как самую мощную огневую точку.
— Кати ее сюда, — приказал Звягину.
Танк глухо загудел и медленно направился к воротам. Иван с горечью подумал: «Хотя бы до ворот хватило горючего…»
До ворот горючего хватило. Машина тихонько подошла к железной решетке и остановилась в каменном проеме.
На глаза Ермакову попался Сулико:
— Вызывай немедленно бригаду! — потребовал он.
— Нет связи, наверное, рация повредилась… — виновато доложил радист.
Ермаков махнул рукой и послал радиста в палисадник вести наблюдение.
— А ты давай в дом, на второй этаж, — приказал Иван Шилобрееву. — Поставь Ахмета и Терехина у окна. Сигнал — ракета.
Расставив всех по местам, Ермаков вышел за ворота, оглядел базарную площадь. В темноте едва проступали торговые ряды, крытые камышовым навесом. Подальше темнела глиняная будка. Около ворот на высоком столбе тускло горел фонарь. «Что это мы освещаемся?» — спросил себя Иван и, схватив попавшийся под руку булыжник, разбил лампочку. Все, что виднелось под фонарем: и железные решетчатые ворота, и старый могучий дуб, и поблескивающая на дожде тридцатьчетверка, — исчезло в кромешной тьме.
Медленно тянулись минуты ожидания. Город спал, окутанный густым мраком. Единственная лампочка в центре площади едва освещала верхнюю часть столба. Слева высился громадным боровом чуринский магазин. За ним торчал почерневший купол церквушки. Над крестом клубились мрачные тучи. Тишина…
Но вот за площадью заливисто залаяла собака, загавкала другая. В тусклом свете дальнего фонаря что-то зашевелилось.
— Идут… — шепнул Шилобреев.
Ермаков поднял бинокль и разглядел в дождливой мути круглые поблескивающие каски. Вначале они вроде плыли в тумане, а потом начали подскакивать, то ныряя, то вновь высовываясь. Вскоре они выкатились на площадь. Под касками еле вырисовывались мутные серые фигуры. Трудно было определить, сколько их шло на чуринский особняк. Взвод? Рота?
Вот они уже развернулись в цепи.
Ермаков, не спуская глаз, смотрел на приближающихся врагов, крепко сжимал в руках автомат. Надо было подпустить их поближе, чтобы вернее ударить из пулемета и автоматов. Старший сержант замер в ожидании. Японцы уже совсем близко, миновали торговые ряды. Пора! Ермаков нажал на спусковой крючок, и ракета, рассекая дождливую муть, взвилась над площадью и рассыпалась на мелкие искорки. Сердито рявкнул пулемет на тридцатьчетверке, тонко и часто застрекотал автомат из окон комендатуры. Неприятельская цепь исчезла. Но Ермаков понимал: не все бежавшие скошены огнем. Иные упали, чтобы уберечься от смерти, но он твердо знал, основная сила скошена и не бросится больше к воротам. Такого начала самураи, конечно, не ожидали.
Когда автоматная дробь стихла, Ермаков схватил гранату, громко крикнул:
— Гранаты к бою! — И первый бросил гранату туда, где залегла вражеская цепь.
На площади запрыгали оранжевые всполохи взрывов. Казалось, лопались огненные пузыри, рассекая ночную темень острыми багровыми ножами. Ошарашенные самураи отвечали слабым огнем. У торговых рядов то слева, то справа вспыхивали одиночные винтовочные выстрелы. Пули цокали по броне машины, рикошетили в стороны. Потом у носа тридцатьчетверки рванула граната, осветив огненным пламенем железные ворота и мокрую, будто отлакированную, тридцатьчетверку.
Ермаков высунул голову из-за нижней железной полосы ворот, пустил в дождливое небо красную ракету. Пока она трещала, переливаясь, в дождевых струйках, Иван успел разглядеть, как много сделал внезапный кинжальный огонь. Но заметил и другое: первая встреча не решила исход боя. Отряд на них шел немалый, его остатки будут продолжать бой. Здесь, у ворот, не продержаться; надо уходить в укрытие.
— Всем к складу! — скомандовал Ермаков.
Разведчики отошли к складским дверям. Шилобреев сбил ломом большой замок. Лязгнули железные засовы, заскрипели широкие кованые двери. Натыкаясь в темноте на бочки, ящики и мешки, разведчики стали выбирать место, откуда удобнее вести огонь.
Ермаков метнулся к танку, решил и его загнать в склад, использовать как прикрытие: ведь закрываться наглухо нельзя — двери могут взорвать.
— Гони в эту амбразуру! — крикнул он.
Тридцатьчетверка дала задний ход, круто развернулась и втиснулась в дверной проем.
В складе пахло краской и карболкой, из глубины тянуло прелой чумизой. Ермаков смахнул со лба грязный пот, осветил карманным фонариком длинное невысокое помещение с узким зарешеченным окном, похожим на бойницу. Желтый снопик света скользнул по серой кирпичной стене, прошел, будто принюхиваясь, по длинным стеллажам, заваленным всякой всячиной. Здесь лежали коробки, торчали сахарные головы и винные бутылки. У стеллажей громоздились тюки тканей, промасленные бочки, из поваленного мешка сыпалась соль. Тут хранились привезенные отовсюду товары чуринской фирмы, отсюда их доставляли в магазин для продажи.
Глянув на высокий ворох мешков и ступенчатую пирамиду ящиков, Ермаков распорядился соорудить из них баррикаду. Разведчики хватали все, что попадало под руку, валили позади традцатьчетверки. Вскоре здесь образовался высокий вал из мешков, ящиков и бочек, за которым можно было укрыться от пуль.
Пока сооружали баррикаду, Шилобреев пробрался вдоль стены к дверям, лег у гусеницы танка, стал прислушиваться, стараясь понять, что делается во дворе. В густой тьме хлопали выстрелы. Пули шлепались в кирпичную стену, бились в железную дверь.
Японцы, видимо, окружали склад, и надо было быть наготове. С тыла и флангов прикрывают каменные стены, а вот двери — уязвимое место. Тут гляди да гляди. Жаль, боеприпасов маловато; придется выкручиваться, экономить. Кто мог подумать, что японцы вздумают воевать после объявления капитуляции? Видно, у самурая такая повадка — его, дьявола, и в могиле надобно остерегаться.
Завалив дверной вход, разведчики принялись подтаскивать мешки да ящики к высокому окну, чтобы использовать его как бойницу. Когда ворох вырос до подоконника, Ермаков вскочил наверх, глянул в окно и пустил ракету, В дождливом небе сверкнул зеленый огонек, осветил захламленную ограду: под тополями свалены пустые ящики, рулоны оберточной бумаги. Среди мокрого хаоса он различил несколько вертких фигурок и дал короткую очередь.
В ответ что-то тяжелое стукнулось в оконную решетку, зазвенело стекло, потом раздался взрыв. «Это граната», — сообразил Иван и еще раз глянул в окно, но ничего не увидел. Он подбежал к танку и закричал Шилобрееву:
— Подожги ящики — освети двор!
Филипп вскочил на колени и запустил в пирамиду из ящиков гранату. Грянул взрыв, вспыхнуло багровое пламя, заплясало в дверном проеме и на решетчатом окне. В складе стало светло. Блеснул мокрой броней стоявший у входа танк, вынырнула из мрака воздвигнутая за ним пирамида, за которой укрывались разведчики.
Пламя от горящих ящиков осветило багровым светом поникшие на дожде тополя, высокие железные ворота, черные окна купеческого особняка.
— Вот теперь другое дело, — обрадовался Терехин и дал несколько коротких очередей по суетившимся внизу японцам.
У мешков с чумизой, сгорбившись над рацией, сидел на полу Сулико, вызывал бригаду:
— «Амур»! «Амур»! Я «Шилка». Как слышите? Прием.
Никто не отвечал, и Сулико снова и снова повторял позывные.
О лобовую броню тридцатьчетверки стукнулась граната и, отскочив в сторону, разорвалась. Дрогнули оконные рамы, повалились винные бутылки. Потом граната ударилась в окно, застряла в железном переплете, разорвалась и вырвала оконную решетку. Это было опасно. Ахмет схватил мешок, заткнул дыру. В мешок шлепнулась пуля, потом ударилась граната. Мешок, втиснутый в оконный проем, становился все меньше. На его место поставили другой. Второй тоже быстро опустел. Ахмет хотел схватить третий. Но тут в опустевший мешок ударила пуля и оцарапала Ахмету руку.