— На текущий момент у нас остались всего две учебные команды, — осветил обстановку контр-адмирал. — И обе заканчивают подготовку. Но вы прибыли весьма вовремя. Послезавтра будет окончательно сформирована новая команда и вас уже внесли в списки. Хочу сразу предупредить: во время учебных занятий ваше должностное положение будет приравнено к рядовому. И ещё… Должен задать вам вопрос… риторический, конечно, но всё-таки: вас эта новость про должностное положение не отпугивает?
— Никак нет, не отпугивает.
— Вот и хорошо. Вопросы есть?
— Так точно. Имею три вопроса: срок обучения, круг задач после выпуска и отпуск. Мои родные не знают, жив ли я. Не мешало бы их повидать.
— Повидаете ещё, гарантирую. А пока что можете весточку чиркнуть, мол, так и так, жив-здоров. Естественно, без излишеств. Думаю, сами всё понимаете, иначе бы вас сюда не направили.
Масканин счёл за лучшее промолчать, а Фролов продолжил:
— Срок обучения у нас три-четыре недели, в зависимости от потребности в выпускниках. Скрывать не стану, у нас случаются большие потери и приходится ужимать программу, чтобы позатыкать возникающие дыры. А насчёт, как вы выразились, круга задач… это вы узнаете в надлежащее время. Ещё вопросы?
— Никак нет.
— Тогда вы свободны.
Масканин отсалютовал и, чётко развернувшись кругом, покинул кабинет. По дороге в свой домик из головы не шли странности разговора с Фроловым. Он не только нейтрально держался, но и как-то наигранно что ли. Такие вещи Максим нутром чуял, хотя контр-адмирал, надо отдать ему должное, играл свою роль отменно. В чём же подвох?
Письма домой и Татьяне он написал спустя час, исчёркав черновики. Так много хотелось сказать, так много хотелось выплеснуть на бумагу, но нельзя! Скупые строчки и пожелания о скорейшей встрече, срок которой, увы, не в его власти. Заклеивать конверты он не стал. А зачем? Пусть те, кто перлюстрируют, сами заклеивают.
Закончив с письмами, он принялся за наведение порядка. Личных вещей – раз-два и обчёлся, да выданная амуниция, да стандартное казённое убранство. Своему временному обиталищу хотелось придать немного уюта. К его радости, в домике имелись водопровод и канализация, поэтому для затеянного мытья полов и стен не пришлось бегать на улицу к колонке. Он уже почти закончил, прикидывая чем бы заняться до обеда, до которого оставалось аж три часа, когда в калитку позвонили. Электрозвонок отозвался переливчатым щебетом где-то у входной двери. Максим глянул в окно, у калитки стоял Торгаев.
Накинув, не застёгивая, китель и натянув сапоги, Максим вышел во двор.
— Обустраиваешься? — спросил Торгаев, пожимая руку.
— Угу. Проходи, будешь первым гостем.
Визитёр поудобней перехватил закинутый за плечо вещь-мешок и уверенно пошёл вперёд.
— А ты, оказывается, нифига не прапор, — улыбнулся Максим, разглядывая штабс-капитанские погоны гостя, одновременно стеля на стол скатерть.
Торгаев усмехнулся и развязал горловину вещь-мешка.
— Наше командование, Макс, считает, что в мои двадцать расхаживать с четырьмя звёздочками подозрительно.
— Пожалуй, в этом есть смысл. Это как если бы я нацепил погоны фитьмаршала.
— Ну ты загнул, ё-моё. До генерала хотя бы дорасти для начала, — улыбнулся Торгаев. — И не настолько я тебя младше.
Гость выставил округлую бутылку коньяка, затем выложил ломоть сыра, лимон и колечко копчённой колбасы. А Масканин в это время вытащил из шкафчика две серебрённые чарки, салфетки и блюдца.
— Ну что, будем! — Торгаев разлил по маленькой и плюхнулся на стул.
— Будем.
С металлическим звоном чарки встретились и со стуком опустились на стол. Первую закусили кусочками сыра, между которыми легли тонкие ломтики лимона.
Масканин ждал, неспроста же Торгаева принесло, наверняка имеет что сказать. Или предложить. И Максим не ошибся. Разговор поначалу потёк на общие темы, так сказать, заради налаживания контакта. Чуть позже выяснилось, что молодой штабс-капитан ознакомился с послужным Масканина, следовательно, имел на то допуск. И про побег из плена он знал, и про базу в Пустошах. Оказалось, на той базе он минувшей весной провёл полтора месяца в отряде проходчиков. История Торгаева, до поры до времени, была неотличима от историй десятков тысяч его сверстников. Окончил по ускоренной программе Новоренбуржское пехотное юнкерское училище, выпустился прапорщиком и сразу на фронт. Два месяца ему сильно везло – ни одной царапины, тогда как все прапора его выпуска в течение месяца пополнили списки потерь 302-го пехотного полка. Позже он приглянулся НРу полка и тот перетянул его в разведку. Три успешных ходки за линию фронта и досрочное производство в подпоручики, а на четвёртый раз группа попала в ловушку. Ребята возвращались с ценным «языком» - связистом в скромном звании премьер-лейтенанта, но зато из штаба 45-го армейского корпуса Велгонской Народной Армии. Обложили группу грамотно и все уловки по сбиванию со следа не приносили результата. Вот тогда-то Торгаев и почуял в себе то, что здесь на базе называют особым талантом или попросту Даром. Во время плотной облоги он ощутил, словно нечто чужеродное незримо присутствует с группой и мягко так исподволь направляет командира и остальных бойцов по самому гиблому маршруту – прямиком в засаду. Прямо чертовщиной какой-то от всего этого повеяло. И тогда Торгаев взбрыкнул, принялся настаивать на другом направлении. И вскоре повалился без сознания как от удара по голове, только вот удар был нанесён как будто бы изнутри. Бойцы в группе подобрались тёртые и тем более чутью подпоручика уже привыкли доверять, а тут ещё он сам ни с того, ни с сего провалился в беспамятство. Командир группы сложил дважды два и сменил маршрут. О подобной чертовщине он слыхал не раз, причём от таких матёрых зубров, что смеяться над их словами и в голову не приходило.