Пусть будет "Звезда", решила Элизабет, промакивая кожу лица влажной салфеткой. Прислуга там давно выучила её вкусы и расстарается как обычно. Пожалуй, стоит проявить благосклонность к маркизу де Лето. Этот арагонский аристократ прислал просто изумительный букет и так витиевато написал записку, что пока дочитаешь до конца, забудешь с чего началa. В пользу выбора маркиза сыграло и то, что он прибыл в Светлоярск по каким-то посольским делам и срок его командировки подходил к концу. Дипломат – это замечательно, при других обстоятельствах из дипломата можно было бы попробовать вытянуть что-нибудь стоящее, так как любые косвенные сведенья могли оказаться полезными. Но теперь, увы, всё это ни к чему. Теперь можно смело забыть об играх.
В дверь гримёрки тихо постучали. Томно вздохнув, Элизабет громко и с неизбывной скукой произнесла:
– Войдите!
Вошёл подросток из бригады сценических рабочих. Его имени она не знала, да и никогда не стремилась запоминать имена рабочих. Юноша старшего школьного возраста подрабатывал вечерами в театре и его часто использовали на побегушках.
– От кого букет? – спросила Элизабет, рассматривая как юноша с огромной корзиной переминается на пороге.
– Не знаю, – застенчиво промямлил тот. – Здесь только конверт с подписью: "Несравненной Е. Бакушинской".
– Неси сюда… Нет! Поставь туда. И иди-иди!
Когда дверь за юношей закрылась, Элизабет пару секунд раздумывала читать ли записку. Ухажёра на сегодня она уже выбрала, так зачем тратить лишнее время на этот букет? Но любопытство взяло верх. Подумаешь, полминутки потратить! А вдруг кто-то более интересный, чем маркиз решил завести с ней интрижку?
Она решительно подошла к тумбе и двумя пальцами выхватила из цветочных бутонов белоснежный конверт. Надо же как надушен! Она вдохнула запах странных духов, подумав, что мужчины обычно не тратят на такие мелочи время. Развернула конверт и стала читать.
Почти сразу буквы на бумаге вдруг как-то странно начали прыгать. Их толщина чудесным образом то истончалась, то расплывалась. Дважды моргнув, словно отгоняя наваждение, Элизабет решила, что сильно переутомлена. Теперь уже буквы не скакали туда-сюда, а ровно выверенные каллиграфические строчки, как и положе им, застыли. Смысл прочитанного, однако, она не уловила.
Вздохнув, Элизабет принялась читать с начала и краем глаза заметила шевеление в букете. Непонятное шевеление отчего-то вызвало лёгкий приступ страха. По коже словно мороз пробежал.
Начисто забыв про записку, она уставилась на цветы, пытаясь сообразить, что её могло так насторожить и напугать. Розы как розы, её любимые чайные. Что там могло шевелиться?
Змеи! Они полезли из корзины внезапно. Тихо и зловеще шипя и противно извиваясь. Чешуя осклизло-зелёного цвета в свете люстры отливала мутными пятнами. С каждой секундой змей становилось всё больше, само их появление вогнало Элизабет в ступор. А когда самая юркая из змей прыгнула, метя в лицо, Элизабет отшатнулась и взвизгнула.
От неожиданности она упала окарачь и, тихо подвывая, быстро отползла к трюмо, вцепившись пальцами в кресло. Откуда в корзине змеи?! И как они там все поместились? Вскочив, она метнулась за кресло, судорожно ища рукой что-нибудь длинное и острое, что могло бы стать оружием. В эти мгновения она забыла, что в сумочке лежит дамский "Ланцер" с полной обоймой. И вдруг Элизабет застыла. Вскользь брошенный в зеркало взгляд заставил притянуть всё внимание к собственному отражению. Из зеркала на неё таращилась какая-то злобная старуха, обряжённая в её же сценическое платье.
Задержав дыхание, Элизабет попыталась взять себя в руки, уже начав подозревать, что стала жертвой галлюцинаций. В голове отчаянно забилась мысль, что в театре ей находиться смертельно опасно. Опасно и возвращение домой. И тогда она схватила сумочку, вытащила "Ланцер" и бросилась из гримёрки в чёрный ход, ведущий во внутренние подсобные помещения театра.
Она бежала по плохо освещённому коридору, готовая при первой же опасности разрядить всю обойму в любого, кто вызовет малейшее подозрение. Все мысли вытеснила одна, порождавшая противные рези в животе, и мысль эта была: "Заигралась!" Неладное Элизабет стала подозревать несколько дней назад, а теперь кусала локти, что не бросила всё и не подалась сразу же в бега. Путей отступления у неё имелось во множестве, но все они требовали запаса времени и средств.
Элизабет резко затормозила, будто споткнувшись о невидимое препятствие. Её обожгла догадка, что она бежит не раздумывая о направлении, словно по уже готовому маршруту. А когда где-то впереди за углом раздались два оглушающих выстрела, она уверилась, что оказалась в этом коридоре не по своей воле.
Элизабет уже начала поворачивать обратно, когда выстрелы зачастили. Судя по характерным звукам, неведомые противники стреляли из пистолетов. И очень похоже, все были вооружены "Воркуновыми". Перестрелка означала только одно: здесь в театре сошлись "охотник" и "стиратель", если их, конечно, двое. Элизабет метнулась к далёкой двери, ведущей в подвал, где хранился старый реквизит. Помогать своему (или своим, если их всё же несколько) она и не подумала, не сомневаясь, что первый же "стиратель" размозжит ей голову. Вероятно, её решил убрать тот, кого она привыкла кратко называть шефом, дабы не дать грушникам выйти на него. А может быть всё не так, может быть её пришли арестовать "охотники" и нарвались на прикрытие, о котором она и не подозревала. Возможно, именно поэтому её не взяли по-тихому. Но как бы там ни было, Элизабет не стремилась попасть к кому-то в руки.
Дверь оказалась заперта. Элизабет схватила ручку, но ладонь встретила лишь пустоту. Ручка самопроизвольно ускользнула по двери вверх. Шипя и сквернословя как фалонтская портовая шлюха, Элизабет отчаянно пыталась поймать проклятую ручку, "бегающую" по всей дверной плоскости. И тут по ушам ударил близкий выстрел.
А в это время в гардеробной нервно бурлила толпа – те из зрителей завершившегося спектакля, кто на беду свою оказался в числе покидающих театр последними. Намётанный глаз с лёгкостью определил бы в возбуждённо гомонящих мужчинах и женщинах их род занятия. Степенных купцов можно было различить по окладистым бородам и принятым в их кругу твидовым жилетам, их жён по дородным станам и богатым украшениям; инженеров по более скромным костюмам или вицмундирам, их супруг по строгим и изящным платьям; учителей, докторов и профессуру по привычным в их среде предметам одежды, почти неуловимым, но бросающимся в глаза, если знаешь, что ищешь. И уж точно выделялись немногочисленные, держащиеся обособленно иностранцы. Строгие матери не отпускали от себя детей, грозно на них цыкая; гардеробщик теперь отпускал их в первую очередь. Стрельба где-то в глубине театра доносилась и досюда, но паники не было. Мужчины были готовы защищать своих близких, держа в карманах и подплечных кобурах пистолеты. И многие бросали взгляды на старика-вахтёра, который уже второй раз набирал номер ближайшего полицейского участка в надежде поторопить наряд.
Наблюдал за вахтёром и вахмистр Докучаев. Облачённый в инженерный вицмундир с петличками XI-го класса, он легко вписался в толпу и прислушивался к разговорам. Многие нервничали, но старались не подавать виду. Строили предположения о причинах стрельбы и вслух мечтали поскорей покинуть театр.
По уму перекрывать парадный вход надо было бы не меньше чем вдвоём, но Докучаев не спешил записывать приказ полковника Безусова в разряд начальственной дурости. На его личном опыте не раз случалось так, что не хватало наличных сил и взять их было неоткуда. Светлоярский Большой театр в этот вечер стал лишь частью проводимой Безусовым операции. По столице раскинулась обширная ловчая сеть и сейчас шли аресты и силовые захваты велгонской агентуры. Группе штабс-капитана Масканина было поручено накрыть театр; давно подготовленная ловушка, наконец, сработала. А уж кто попадёт в сети, станет ясно в очень скором времени. На инструктаже Докучаев уяснил главное: нынешний вечер должен стать последним для большинства орудующих в столице 'стирателей'. Сложность замысла состояла в том, что ни полицию, ни жандармерию, ни солдат комендатуры или гарнизона привлекать к операции нельзя. Безусловно, они бы могли перекрыть все пути отступления, но само их появление скрыть невозможно. А ведь достаточно лишь вспугнуть врага и тогда псу под хвост все долго подготавливаемые планы и расчёты. Поэтому Безусов задействовал только 'охотников' – группы своего личного подчинения и приданные ему группы Масканина и Торгаева.