Казалось бы, что такое три курса медфака, чтобы ей, недоучке, операции позволяли делать? Да ещё в полевых условиях? Однако же она и ампутации делала, и операции, пусть и несложные, и грамотные сопроводиловки составляла. Сказывалось её принадлежность к медицинской династии, мать и отец – потомственные хирурги. Багаж знаний у санинструктора Косенко превышал третий курс медфака существенно.
Танюша. Потрескавшиеся губы, обветренные щёки, колючие серые глаза, но смотреть на неё было приятно. И дело не в том, что Масканин, как и все вокруг, был обделён женским обществом. Просто было в ней некое обаяние, простое человеческое обаяние. Да и своя она была по настоящему. И не надо её в вечернем платьице представлять, и в босоножках на шпильках, она и в засаленном бушлате и в солдатских полуботинках красивая. А характером походила на младшую сестру Максима, тоже выбравшую медицинскую стезю. Иногда так и казалось поручику, что не сержант Косенко перед ним, а его сестрица Надюша. Вредная и строптивая Надька.
– Вывозить их надо, – добавила санинструктор. – Шестеро уже померли. Столько же на подходе, если их срочно хотя бы в медсанбат не доставить. Что молчишь, Масканин?
– Сам знаю, – ответил Максим раздраженно, оттого что не в его власти решать жить ли тяжелораненым. – Не злись, придумаю что-нибудь…
Он отошёл от неё, направившись к раненым, скрипя зубами при виде отсортированных по степени тяжести. С ранами в живот лежали отдельно, в грудь и конечности поближе к лёгким. На самом 'отшибе' лежал без сознания егерь с ранением в позвоночник, вряд ли он вообще жилец. В его сторону старались не смотреть, словно давил на всех суеверный страх. Криков здесь уже давно не было. Откричали уже своё, кто не шоковые. И стонов почти не слышно, уколов Танюша не жалела.
– А что, командир, скоро заново хакона бить? – выкрикнул кто-то из бойцов.
– Ты, смотрю, никак в бой рвёшься? – вопросом на вопрос ответил поручик.
– Так ежели кровнички наши, могём!
– Куда тебе 'могём'!? – зло рявкнула подошедшая следом Танюша. – Кто недавно орал: 'жить не хочу'?
– Так, а что ж? – не унимался всё тот же егерь. – Отходняк после уколов часа через три будет. Успею довоевать.
– Гринёв, не сходи с ума, – попыталась его осадить санинструктор.
– Про нацуру не слыхать? – спросил другой егерь, с одуревшим взором. Накололи его, видать, сильно, у него правую кисть Танюша ампутировала.
Нацурой вольногоры называли хаконскую нацгвардию, которую ещё в первые месяцы войны зачислили в кровники.
– Ещё один герой, мать вашу! – выплеснула злость Косенко. – Ты-то куда лезешь? Какой из тебя солдат?
– А я левша, Танюша, – ничуть не обиделся калека. – И не солдат я. А воин! Могу ещё пригодиться, хоть подносчиком быть.
– Нацуру, господа вольногоры, я вам не обещаю, – объявил Масканин. – Но велгонцев пообещать могу.
– Ну, тогда я с ротой! – заявил покалеченный.
Таких добровольцев среди раненых оказалось не мало, выкрики и шуточки зазвучали наперебой.
Не обращая внимания на протесты санинструктора, поручик отобрал шестнадцать способных носить оружие бойцов. А потом уступил и покалеченному егерю.
– Чёрт знает что, господин поручик! – санинструктор уже не пыталась никого убедить. – Ну, мужики!..
– Танюшка, – сказал один из егерей, – мы же взрослые мальчики…
Косенко ничего не ответила. Махнула рукой в сердцах, выражая всё, что думает об этом умнике. И отошла подальше, закурила.
– Какие вы идиоты, мужики, – произнесла она, когда к ней подошёл Масканин.
– Танечка, ну гад я, гад…
– Нет, – тихо сказала она, – ты псих. Все вы психи. И дураки. А гады – те велгонские выродки, что развязали эту войну.
– Ничего, они развязали, мы её завяжем. И перевешаем всю велгонскую сволочь.
– Масканин… Уходи пожалуйста…
В который раз она проводила его тоскливым взглядом. В душе всё же стало немного теплее, он впервые назвал её по имени. Не 'медициной' и не сержантом, а Танечкой. Только бы его, дурака, не убили…
Старший фельдфебель Вагенький самозабвенно крыл матом начавшую раскисать землю, заодно поминая всех святых и по матери своих бойцов. Из трёх грузовиков с боеприпасами, два, облегчившись на четверть, должны были срочно отбыть к 15-й роте. Одна беда, траншеи грузовички преодолеть не могли. Поэтому Вагенький исходил пеной, руководя настилкой из брёвен. Его поджимало время, а тут колёса начали буксовать. Проклятые траншеи, чтоб их!
С горем пополам грузовики укатили. А Вагенький долго ещё отдувался и сплёвывал забившуюся из-под колёс в рот и нос грязь. Из его команды, у последнего грузовика остались десять бойцов и водитель. С ними старший фельдфебель должен был начать оборудование батальонного пункта боепитания. Что он и собирался сделать, но тут в его безмятежные планы вмешался рок в лице поручика Масканина.
– Здравия желаю, Трофим Сергеич, – с загадочным видом поприветствовал его Масканин.
Вагенький посмотрел на него настороженно. Даже напрягся, что в общем было комично, если соотнести его заносчивый нрав и известную близость к командованию. По должности он был вхож к командиру полка, чем не раз злоупотреблял, причём не зависимо от личности командира полка. Полковники приходят и уходят, а Трофим Сергеевич остаётся. И габаритами он обладал, по сравнению с Масканиным, просто таки богатырскими. В армии Вагенький служил двадцать второй год, из них пятнадцать на своей нынешней должности. И все эти годы в родном полку, в родном четвёртом батальоне. Поэтому, он помнил Масканина ещё по его срочной службе, и тем более помнил, что стоящий перед ним поручик, будучи простым егерем, не раз куролесил на пару с Чергинцом. Раз пять, не меньше, эта парочка попадала на гарнизонную гауптвахту. И глядя в обманчиво наивные глаза поручика, Вагенький нутром почуял подвох.
– И тебе, Максим, не болеть, – ответил Вагенький нейтральным тоном.
– Тут такое дело, Сергеич… В общем, мне добровольцы нужны. А у тебя парни боевые, как на подбор все амбалистые. В бой так и рвутся, аж искры из-под копыт… Масканин воодушевляюще поглядел на собравшихся в кучку на перекур бойцов.
– Я естественно прав, соколики? – спросил он у них.
– А чего ж? – ответил стоявший с краю егерь. – Или мы не вольногоры, браты?
– Вот я тебе щас, Подлужный, почешу языком! – взревел Вагенький, багровея. И добавил несколько сложных матерных конструкций, в которых печатными были междометья и отдельные словосочетания вроде 'духа авантюризма' и 'полная анархия'.
В подобных конструкциях старший фельдфебель был известный виртуоз, говорят, иной раз от его экспромтов и бабы вдруг рожали. Однако сейчас все его усилия пропали в туне, да и честно сказать плагиат он выдал сам на себя. Егеря-интенданты конечно пошатнулись от его напора, но мысли в их головушках пустили глубокие еретические корни.
Вагенький бушевал бы ещё долго, но Масканин скомандовал добровольцам построение и победно уставился на пунцового от возмущения унтера. Все десять егерей поддались 'духу авантюризма и анархии'.
– Ты что ж, делаешь, господин поручик? – Вагенький успел охрипнуть. – Этих шебутных сагитировал, а с кем мне оставаться прикажешь?
– Так мы машину разгрузим, – заявил Масканин, пожимая плечами, мол, какие ко мне претензии? – И, Сергеич, сам ты никак не останешься. Помощника я тебе дам, о котором ты не догадываешься.
Не хорошо оставлять Вагенького одного, будь он трижды силён как бык, но тягать в одиночку ящики и цинки не сможет. Однако в армии существует особая категория военнослужащих, о которых вспоминают не всегда. И на виду они вроде бы, и в то же время их как бы и нет.
Масканин подошёл к кабине грузовика и узрел не удивившую его картину. Счастливо спящее тело водителя спокойненько развалилось на мягком сиденье. И хоть камни с неба вокруг, а водила знай себе дрыхнет.
Поручик дёрнул ручку. Та не поддалась, изнутри водила закрылся, засранец. Тогда Масканин побарабанил кулаком в дверь. Водитель прокинулся не сразу, на его флегматичной физиономии проявилась вялая работа мысли, непосильная спросонья дилемма: то ли ехать пора, то ли мир сошёл с ума. Долгих десять секунд ему понадобилось, чтобы сообразить открыть дверь.
– Выпрыгивай, родной! – Масканин ехидно улыбнулся. – Давай, давай. Родина нуждается в тебе! Вялые попытки протеста были пресечены на корню.