– Комбат послал… – дыхание вестового стало более спокойным, но все ещё учащённым. – Шестнадцатой роте не атаковать… Готовиться к обороне… Х-ху-у!.. Прибыл… прибыл вестовой из пятнадцатой… Там засекли велгонцев…
– Почему не по рации, а вестовым? – спросил поручик. Про приказ о радиоэфире он знал, помнил слова Негрескула, но на внутрибатальонную связь приказ не распространялся.
– Сразу две 'эрки'… последние у комбата разбило, – егерь уселся на задницу, сплюнул, вытер шапкой вспотевшее лицо. – Шрапнель. Связистов побило. Одну 'эрку' вроде отремонтировали, калибруют её что ли заново. Другие… Другие начсвязи обещал родить… Может хоть одну…
Слова вестового заглушил близкий разрыв. Шальной снаряд упал совсем рядом, щедро обдав окоп комьями земли. Контратака отбита, но артиллерийская дуэль продолжалась. Интенсивность её понизилась, сказывалась контрбатарейная стрельба, а значит и взаимные потери в орудиях и артиллеристах. Снаряды в обоих направлениях пролетали высоко над позициями, чтобы разорваться где-то вдали, но и шальные залетали тоже.
…Масканин устроил короткий террор в эфире взводным и Зимневу, чтобы те не мешкали с выносом раненых и с пополнением БК. Никон Артемьевич спокойно покуривал рядышком, умел он, когда надо, быть глухим. С четырьмя попавшимися на глаза егерями, поручик устроил забег к окопам Чергинца. Рота рисковала остаться без поддержки первой ПРОГ. Сержант как заведённый бежал по пятам, кряхтя под тяжестью своей драгоценной 'эрки' за плечами.
Чергинец с кучкой бойцов приводил в порядок пулемётные гнезда и миномётные площадки, устраивал запасные.
– Где твои остальные, Паша? – спросил Масканин холодно.
Фельдфебель воткнул в дёрн сапёрную лопатку и махнул рукой, показывая куда-то за спину.
– Там Вагенький подкатил, – сообщил он, – ну я и отправил орлов за цинками.
– Вагенький? – Масканин вдруг обозлился. – Почему мне про него ни один мудак не сказал?.. Ладно, тем лучше. Возьмёшь-ка этих орёликов, – кивнул он в сторону пришедших с ним егерей, – пока твои не вернутся. Я их так и так за патронами послать хотел. Потом пулей их обратно отошлёшь.
– Само собой, Макс… Как думаешь, у нас хоть минут пятнадцать есть? А то мои могут не успеть.
– А хрен знает. Пятнадцать-двадцать может и есть. Хаконы сегодня настойчивые. И велгонцы должны объявиться… Но, думаю, пока они ещё к тому краю деревни подойдут, пока растормозятся, пока сюда…
За спиной Чергинца он заметил возившего с чем-то Ковалёнка. Все ещё жив, малец.
– Оп-паньки! – поручик кивком показал на Ковалёнка и поинтересовался: – Скажи-ка мне, мой друг сердешный, а какого такого чёрта-дьявола, он здесь у тебя торчит?
– Да Осадчий только что прислал его, вроде как на подхват, – Чергинец улыбнулся. – Оно понятно, что от греха подальше. И что за урод этого малька в добровольцы записал?
Масканин фыркнул. Ковалёнок – вольногор, шестнадцать лет, значит мужчина и сам за себя в ответе. Ну а если он ребенком выглядит, это не повод его оскорблять, не записывая в добровольцы. Да и никому в голову не придёт так поступить с юным вольногором. Чергинец, конечно, всё это знал, вопрос был риторическим.
Масканин хлопнул его по плечу, мол, занимайся делом, а сам взял направление на Ковалёнка.
Издалека юный егерь был похож на подростка лет четырнадцати. Вблизи постарше, но не так чтобы на много. Это если не поймать его взгляд. Взгляд взрослого и уверенного в себе человека. Ковалёнок старательно собирал разбросанные взрывом остатки пулемётных лент от ПВСов. Ленты были раздельно-звеньевые, некоторые звенья вполне можно было употребить. Надо только насобирать их вокруг, отсортировать, очистить от грязи, заменить испорченные патроны, да подогнать годные звенья друг к другу. В спокойной обстановке, работы на полчаса. Шустрый же Ковалёнок успел изготовить почти полную ленту на триста патронов. Масканин бухнулся рядом.
– Дай-ка мне, – он почти вырвал из замасленных, со сбитыми в кровь пальцами, мальчишеских рук готовое звено. Повертел его, осматривая, приладил к ленте. – Прости, запамятовал, тебя как по батюшке?
– Никитич, – с вызовом буркнул Ковалёнок. Поручик кивнул и продолжил:
– Слушай приказ, Парфён Никитич, с этого момента и до конца дня, ты откомандировываешься в распоряжение старшего фельдфебеля Вагенького. Будешь выполнять всё, что он скажет. Если спросит чего, ответишь, что я прислал тебя в помощь. Ты меня понял, Парфён Никитич? Ковалёнок смотрел исподлобья, смотрел насуплено, не скрывая недовольства.
– Я вам не малёк, господин поручик, – изрёк он. – Я воин, моё дело драться вместе со всеми.
– И это тоже, господин егерь, – согласно кивнул Масканин. – А также выполнять приказы и распоряжения своего командира. Вот сейчас я даю тебе приказ. А приказы, как известно, не обсуждаются. Они исполняются… Ты ведь в курсе, что я всех бойцов у Вагенького забрал? В курсе. Теперь некому с боеприпасами и к нам, и в другие роты бегать… Парень ты прыткий, бегаешь так, что не всякий угонится… Ковалёнок поднялся, всё ещё хмурясь, пытаясь понять, не хитрит ли ротный.
– Разрешите идти?
– Не идти, а бежа-ать… Бего-ом, Парфён Никитич. Нам патроны нужны!
Ковалёнок сорвался с места, а Масканин довольно ухмыльнулся. Небольшая хитрость удалась. Теперь этот гордый малец застрянет у Вагенького до вечера. Унтер, понятно, его никуда от себя не отпустит, глядишь, и доживёт парень до вечера, героически терпя пребывание в обозе. А там, конечно, обратно сбежит по тихому, как только стемнеет.
По позициям егерей вновь начала бить артиллерия. Но на этот раз огонь не был шквальным. Падали редкие пятидюймовые снаряды, чаще мины. Да шрапнельные гранаты рвались над окопами.
Приземистые фигуры велгонцев стали различимы одновременно с началом обстрела. Кривоватые и узкие улочки Дамме, перепаханные воронками и покинутыми окопчиками, заполонила штурмпехота. Штурмовики бежали, причём на удивление быстро. Только издалека они казались приземистыми из-за бронежилетов. С лёгкостью перепрыгивали завалы, рытвины, воронки, и это притом, что немалое их число несли пулемёты, станки или патронные ящики. Пулемёты, кстати, они тащили свои знаменитые – системы 'Вурд'. Превосходными машинками были эти единые пулемёты. Трёхлинейного калибра, с удобным коробом на 250 патронов и весом в семь с половиной килограмм. Хороший такой ручник. А если поставить его на восьмикилограммовый станок, 'Вурд' приобретает все достоинства станкача.
Егеря открыли огонь, когда велгонцы поравнялись с крайними домами. Ломанные линии окопов опоясались винтовочными выстрелами, обозначились вспышками пулемётные гнёзда, в сторону атакующих понеслись дымные трассы последних винтовочных гранат. Вступили в дело и ротные миномёты, накрывая остатками боезапаса вражескую лавину.
А штурмовики бежали себе, как ни в чём не бывало. Словно вовсе не замечая разрываемых минами и гранатами и прошиваемых пулями товарищей. Словно не видя, как пулемётные очереди опустошают передовые группы. Странная это была атака. Давящая на психику. Наверное, прав был тот гауптманн, говоря о вундерваффе. Вот и случилось познакомиться егерям с этим чудо-оружием, с этой таинственной велгонской вундервафлей.
Штурмовики атаковали молча. Совершенно молча. Даже раненые не орали. И не пытались отползать в укрытия. Наоборот, те кто ещё мог как-то двигаться, продолжали атаку, хоть ползком, хоть на четвереньках. Как будто боль для них не существовала, что само по себе не было чем-то необычным, но не массово же! Не может каждый первый боец впадать в боевую ярость, большинство орут от боли или замыкаются в шоке. А у этих поголовно. Как будто поломанные рёбра или простреленная нога – всего лишь нелепое препятствие для продолжения атаки. Вперёд, вперёд! Лишь бы вперёд! И раненые велгонцы стреляли. Из штурмовых винтовок, из карабинов, даже картечью из гладкостволок. И чёрт их знает, понимают ли они, что на такой дистанции от их картечи нет никакого толка?
Всё это поражало. Казалось бы, к исходу третьего года войны, всякого можно насмотреться. Но вот с такой иступленной волей и полным, не то чтобы презрением к смерти, а массовым равнодушием к самому себе, вольногоры ещё не сталкивались. При этом потери штурмовиков выглядели минимальными. Может быть, психологически они выглядели минимальными, но всё же. Как правило, если в человека, облаченного в бронежилет, попадает трёхлинейная пуля, едва ли успевающая на дистанции двухсот, тем более ста метров растерять скорость в почти 840 м/с, он, каким бы здоровым ни был, получает контузию и часто теряет сознание. Штурмовики же только на время замедлялись, несмотря на два, три, пять попаданий в защищенный корпус. И неумолимо пёрли вперед. И, чёрт возьми, бронники у них были хороши! Не только тем, что свинцовых брызг не давали, этого, наконец, добились и русские оружейники, а хороши возможностью свободно двигаться. Просто поражало, что эта напирающая масса велгонцев практически не стеснена в движениях, хотя по виду доспехи производили впечатление тяжеловесной, неповоротливой защиты. Мало того, наручни, понажни, всякие наколенники и горжеты добавляли егерям неприятных сюрпризов. Не всякая пуля попадет в зазор между стыками в броне у маневрирующей цели, не всякая и в лицо попадала. Одна надежда оставалась – на пулемёты и последние ручные гранаты.