Вой двигателей перерос в низкий дребезжащий гул. Лёгкая водная рябь в иллюминаторах стала постепенно смазываться, самолёт начал плавный разбег, оставляя на спокойной воде вспененный поплавками след.
– С Богом, ротмистр! – попытался перекрикнуть гул Острецов. Летать над морем ему пока ещё не доводилось. Где-то в душе появился неприятный осадок при мысли, что в случае чего и парашюты со спасжилетами вряд ли помогут. Долго ли сможет человек продержаться в холодной воде? Но стоило пройти мгновению и осадок бесследно растворился, вытесненный восторгом полёта. Летать генерал любил с юношеских лет.
Мелёхин генерала не расслышал, но догадавшись по жесту, что хотел сказать его новый начальник, привычно перекрестился.
А Хельга и Ярема, разместившиеся на скамье по другому борту, застыли с загадочными лицами. Летать вот так им было не просто в диковинку, а сродни аттракциону для любителей острых ощущений.
Гидросамолёт МР-7П с бортовым номером '18' был далеко не новым. Двенадцать лет беспрерывной эксплуатации оставили на его теле свои следы. Двигатели так вообще раз десять меняли после полной выработки моторесурса. С набором высоты корпус пробила ощутимая дрожь, так и казалось, что самолёт вот-вот развалится в воздухе. Но это только так казалось. На самом деле борт '18' находился в хорошем техническом состоянии.
Пассажиры прильнули к иллюминаторам, рассматривая идущие на перископной глубине подлодки. А ведь их только так, пожалуй, и увидишь – с высоты. МР-7П предназначался главным образом для обнаружения вражеских субмарин, поэтому эти тихоходные самолёты-амфибии продолжали тихо трудиться в составе ВВС флота, наравне с более новыми и пока ещё редкими представителями следующего поколения гидроавиации.
Зрелище открытой во всей красе и беззащитной с высоты подлодки вызвало у Красевича и Хельги невольный восторг. Не меньший восторг вызвал минуту спустя показавшийся эсминец. Корабль выглядел игрушечным и будто застывшим на месте. Так казалось из-за несопоставимой разности скоростей. В подвижность идущего экономичным ходом в тридцать узлов эсминца можно было поверить, лишь наблюдая вспененный за кормой кильватерный след.
Стараясь чтобы это было незаметно, Острецов поглядывал на прилипших к иллюминаторам инопланетников. И всё больше убеждался в правоте своих выводов. Сидевшие напротив пришельцы позволили себе слегка расслабиться и чем-то напоминали ему обычных любопытных детей.
Краснов не сразу смог определиться в каком качестве его и ребят принимают на таррагонской базе. То что они не пленники (а ведь были у Краснова подобные подозрения во время морского путешествия) – однозначно, скорее почётные гости. Россказни словоохотливого за выпивкой Йенса, успевшего в кругу старых знакомцев, видимо с позволения начальства, потеребить языком о роли их троицы в операции прикрытия отхода Гюнтера, возвели Краснова, Кочевника и Оракула на пьедестал героев. Нет, 'пьедестал героев' – это, пожалуй, через чур, скорее их приняли за диверсионную группу, да и дружескому отношению к ним на базе йенсова трескотня поспособствовала. Если взять и спокойно подумать, то, наверное, это не было так уж удивительно. Их троица прибыла на базу на эскадренном миноносце 'Гремящий', нежданно-негаданно удостоилась приёма самим командующим таррагонской базой контр-адмиралом Щедриным, да вдобавок имена и родной язык позволяли отнести их к соотечественникам. Мда, язык… С ним иногда случались некоторые шероховатости. По наблюдениям группы, русский на Темискире был более архаичен, чем даже в одной далёкой галактической империи.
Однако Краснова трёп Йенса удивил. Сильно удивил. Как и беспечность самого Йенса, вкупе с его начальством. Не дурак ли Йенс, если мелет о своих похождениях с гарнизонными приятелями? Но на дурака он как раз не похож, островитяне на него который год безуспешно охотятся. Тогда что? Расслабился, почувствовав себя дома, где все кругом свои? Ерунда. Йенс не туп, как может показаться со стороны, когда ему выгодно так прикинутся. В его здравомыслии и аналитических способностях Краснов успел убедиться. Очевидных мотивов Пётр Викторович не видел. Будь Йенс его подчинённым, болтать бы ему Краснов запретил. Примечательно было то, что на второй день Йенс куда-то срочно отбыл. А Гюнтера никто из ребят ни разу не видел после нескольких дней совместного пребывания в тесном кубрике 'Гремящего'.
Группу разместили в гарнизонном общежитии и несколько дней ребята были предоставлены сами себе.
Кочевник, которого здесь называли не иначе как Димка Семёнов, вполне органично вписался в круг завсегдатаев офицерского клуба и ночи напролёт играл там в бильярд, выпивал, а под утро с тоской в глазах провожал на утренний развод собутыльников. Вспоминалось ему в такие минуты собственное армейское прошлое, а старая закалка позволяла весь день обходиться без сна. И так дни напролёт. Поэтому его легко приняли за своего и морские стрелки, как официально в Новороссии назывались морпехи, и офицеры плавсостава и береговой обороны. Два дня назад случилось Кочевнику заключить пари. Загорелось ему вдруг выяснить, кто более меткий стрелок, он или общепризнанный в местной среде мастер – некий майор Храпунов. Стрелять условились не из обычного армейского 'Сичкаря', а из более лёгкого 'Воркунова'. Когда палили по бутылкам, промахов, не смотря на выпитое, не допустил никто. Тогда под одобрительные возгласы наблюдателей, решили продолжить пари в тире, от пробежки на стрельбище, после долгих колебаний, решили отказаться. Кочевник и правда хотел выиграть пари, подумаешь местный чемпион, но майор поддержал свою репутацию непревзойдённого стрелка, набрав на два очка больше. Пришлось Дмитрию раскошелиться на три бутылки самого дорогого на базе коньяка, который к утру был дружно распит.
Сашка Кужель предпочитал проводить время в библиотеке или за партией преферанса. После полудня наведывался на берег, сначала поплавать, а после с бутылкой вина почитать прихваченную в библиотеке книжечку. С точки зрения местных, это было чудачество, мало того что не сезон для купания, так ещё и пляжей на базе не было, ближайшие 'нормальные' (оборудованные) пляжи находились в Таррагоне. Из-за этого чудачества на Оракула посматривали как на человека не от мира сего, и никто ведь не знал, что это была правда.
Краснову Антика понравилась. Остров был приятен во всех отношениях. Время он предпочитал проводить, как и Кужель, отчасти в библиотеке, надо же расширять познания об этом мире, а отчасти в прогулках вдоль берега в пределах базы. По вечерам его на рюмку чая приглашал командующий. Контр-адмирал Щедрин оказался человеком эрудированным, лёгким в общении и, кажется, их беседы доставляли взаимное удовольствие. Трудностей в общении Краснов не испытал, если и возникали некоторые неловкие моменты, как, например, пробелы в знаниях реалий этого мира, Петру Викторовичу так или иначе удавалось выкручиваться. Как оказалось, для контр-адмирала он был 'человеком из центра', о чём Щедрин сам проговорился. Знать бы, подумал тогда Краснов, кто это так расстарался на его счёт? Хотя конечно догадаться было не так уж и сложно.
Изучая командующего, Пётр Викторович сделал интересное открытие, контр-адмирал превосходно разбирался в океанографии и морской биологии, а когда Краснов поинтересовался, нет ли у него научных трудов, то был не мало удивлён ответом. Щедрин, оказывается, был членом академии наук Новороссии и являлся участником нескольких гидрографических экспедиций, автором множества монографий и спорной теории о происхождении некоторых эндемичных морских видов, ведущих родословную от хорошо изученных зоологической наукой предков, завезённых с прародины человека, то есть с Земли. Да, на Темискире Землю забывать не собирались. Почему адмиралова теория спорная, Краснов выяснять не стал, заочно приписав себя к её сторонникам, когда во время утренней пробежки вдоль берега стал невольной жертвой физиологии местных чаек. Темноморские чайки облюбовали Антику давно и прочно. С земными пернатыми их роднило не только название, но и предки. В те времена, когда колонизировалась Темискира, с Земли регулярно летали корабли с инкубаторами, серпентариями и прочими зверинцами, равно как и садами-оранжереями. Главное, что на генофонде земной фауны вся эта зооэкспансия не отразилась плачевно.