Наёмник медленно просыпался. Воображение бунтовало, искажая мысли, но в одном он не сомневался, больше ему этого кошмара не увидеть. Он свободен…
Осознав это, командир испуганно резко поднялся, нечаянно наткнувшись на Энки. Тот, придя в себя минутой ранее, на четвереньках подполз к другу. Столкнувшись, оба со стонами повалились обратно. Лишь дождавшись, когда утихнет барабанная дробь боли в голове, Энлиль повторил попытку встать, но, оторвавшись от пола, поспешно прислонился к массивным деревянным перилам, едва не потеряв сознание.
Тело ныло от бесконечных болезненных импульсов. Неистово болела голова. Зрение туманилось пеленой кровавых слёз, но наёмник не замечал, как маленькие багровые капли стекали по его щекам. Какое-то время он ничего не слышал, кроме ударов собственного сердца, дикого пульса, отдающего очередью в ушах. Едва взглянув на Энки, Энлиль понял, что с другом творится то же самое, и докричаться до него не выйдет.
Оба они находились в просторной открытой лоджии личных покоев Канцлера. Обведя непослушным взглядом залитую солнцем террасу, Энлиль пытался вспомнить, что здесь произошло. Последние события перед его обмороком и кошмаром терялись, хоть он и помнил, как вошёл сюда практически сразу после Энки.
Обрывки короткого воспоминания битыми осколками, словно его разрушенный сон, собирались в мозаику. И когда в ней появилось лицо Кали, командир поспешно зажмурился, будто случившееся с ним могло повториться вновь. Но очередного приступа боли не последовало. Вздох за вздохом ему становилось лучше. Сознание возвращалось, как и память.
Оказавшись лицом к лицу с Кали, Энлиль собирался наконец-то поговорить с ней открыто, но сделать этого он не успел. Всё, что командир помнил, это то, что, увидев её, он глупо замолчал, забыв любые слова. Являлась ли она в то мгновение истинным божеством, была ли она воплощением бессмертного создания, земной проекцией или хоть кем-то ещё — Энлилю было всё равно. В те секунды она была совершенна…
Этот образ и остался в его мыслях последним, пока Кали безмолвно не оказалась рядом, быстро обвив его голову руками. С её прикосновением пришла боль, мучения, масштабы которых наёмник не мог даже представить. Затихающие импульсы этой боли ещё вспарывали его мозг, но тиски постепенно спадали. С удивлением Энлиль начинал замечать то, чего не замечал ранее: как ярко может светить солнце, как болезненны его блики, какие чёткие царапины на, казалось бы, гладкой мраморной стене, как раздражительно и громко копошатся насекомые в цветнике под окном, из каких атомов состояли эти насекомые, чем и кем они были до него, и откуда брали своё начало. Звуки нарастали, запахи дурманили, его тело начинало обрастать колеблющейся вибрацией, каждая клетка, любая связь, мыслеформа проносились в его сознании, делились с ним информацией, от количества которой его ум тонул в нарастающей панике.
Не справившись с собой, к своему счастью, командир вновь лишился чувств, так и не заметив смотрящих на него в упор лучистых, цвета багрового дерева, глаз.