Сергей Яковлевич думал об Атрыганьеве. Губернский предводитель — лицо значительное, и хотелось бы знать о нем побольше. Оказывается, Атрыганьев содержит здание театра. «Но для этого, — решил Мышецкий, — тоже нужны деньги. Одни букетики, бенефисы да ужины с актрисами чего стоят… Тут пахнет доходами немалыми!»
И он спросил:
— Господин Атрыганьев живет с имений или дело имеет?
Выяснилось, что у предводителя была еще и стеклоделательная фабричка, дававшая в год восемьсот ящиков листового стекла и более шестидесяти тысяч бутылок под розлив пива. Но сейчас Атрыганьев запродал свое дело франко-бельгийской фирме по производству зеркал, разменяв прямые доходы на акции.
— Песок издалека возят? — полюбопытствовал Мышецкий.
— Песку хватает, ваше сиятельство. Французы-то электричеством пущать грозятся. Дело миллионное!
— Не думаю… А где же будут брать лес?
— Да в Запереченском уезде еще не все вырубили, — пояснил писарь. — Сплавят…
Мышецкому не совсем-то понравилось это сообщение о лесе, который «не весь вырубили», но тут кучер стал боязливо сдерживать лошадей и креститься. Полицейский служитель тоже присмирел, втянул голову в воротник мундира.
— Вот ёна… Обираловка, — возвестил кучер. — Ехать дале некуда. Прикажите заворачивать!
Прямо перед ними, тихо курясь дымами, лежала преступная слободка Обираловка — жуткое скопище лачуг и землянок, из щелей которых выползали по ночам подонки и забулдыги. Кастет и нож гуляли по улицам Уренска с темноты до рассвета. Обираловка дуванила добычу, а утром погружалась в непробудный хмельной сон, чтобы снова восстать с потемками.
— Поезжай прямо! — велел Сергей Яковлевич.
— Нет, — ответил кучер. — Хошь медаль на шею мне вешайте, а я не поеду…
Мышецкий заметил, что трущобы кончались вдалеке как-то сразу, будто обрываясь в реку, и чиновник подтвердил, что в конце Обираловки неприступно высится овражный унос — прямо в речные заводи.
— Порт-Артур, да и только! — сказал он, гыгыкнув. — Быдто в крепости, ничем не выкуришь… Хоть японца зови!
— А выкуривать пробовали? — спросил вице-губернатор.
Конечно же — нет, полиция Уренска боялась показаться на этой окраине, сама бежала от обираловцев как черт от ладана, и Мышецкий выскочил из коляски.
— Ваше сиятельство, — заголосил кучер, — куды же вы? Уедем… от греха подале!
Прыгая среди шпал, разбросанных по грязи, Сергей Яковлевич уже вступил на просторы сонной Обираловки. Было удивительно пустынно здесь, в нагромождении досок, фанеры и жести, под которыми затаилась до вечера лютая жизнь этого преступного царства.
И совсем неожиданно выступил откуда-то чернявый мужик в рубахе горошком навыпуск, улыбнулся князю Мышецкому.
— Ай потерял что, барин? — спросил заинтересованно. — Чиркнуть-то серника у тебя сыщется?
Мышецкий ловко сбил у него шапку. Ну конечно, этого и следовало ожидать: половина головы мужика еще не успела обрасти волосами. Однако беглый каторжник не смутился. Поднял с земли шапочку, с достоинством обколотил ее о колено:
— Кабы не смелость твоя… А ну — скокни взад! Шустряк нашелся! Не то причешу тебя на все шашнадцать с полтинкой — жена не узнает…
Бледный, закусив губу, Сергей Яковлевич вернулся в коляску, со злостью решил: «Чиколини — трус. Даю слово, что к осени здесь будет бульвар… посажу деревья!»
Кучер перебрал в руках вожжи:
— Куды теперича, ваше сиятельство?..
— Смотритель дома призрения, коллежский секретарь Сютаев, Хрисанф Ульянович! Честь имею…
Перед Мышецким стояла, переломленная в низком поклоне, фигура чиновника, и князь смотрел на его бурую шею, покрытую следами незаживавших чирьев. Сергей Яковлевич долго молчал, испытывая терпение Сютаева, но тот все кланялся и кланялся.
Наконец Мышецкому это надоело, и он прикрикнул:
— Ну, хватит! Где у вас тут нужник?
Сютаев оторопел от неожиданного вопроса.
— Нужник, нужник, — повторил князь.
Остерегаясь забегать впереди высокого гостя, с шипящей вежливостью ему показали нужник. Извинились за то, что еще не убрано. Стали звать какого-то Митрофана:
— Митрофа-ан! Где он, проклятый?.. Чего же он не убрал?
— Сютаев, — позвал Сергей Яковлевич спокойно.
— Туточки, ваше сиятельство.
— Ну, Сютаев, скажите честно: продолжать мне осмотр богадельни или ограничиться выводом на основании той мрази, которую я наблюдал в нужнике?
Снова стали звать легендарного Митрофана: