За окном просветлело солнечно, Христос — в узлах и в рубище — смотрел из глубины, как живой человек, прислушиваясь.
— Я был на поселении в Иркутской губернии, — ответил Кобзев. — Там же и служил по вопросам статистики кочевых народов.
— Хм… А до ссылки?
— Дело в том, князь, что до Иркутска я был сослан в Шенкурск, где также очень интересовался цифрами.
— А именно?
Загибая тряские синеватые пальцы, Кобзев перечислил:
— Например, по выгонке дегтя, отхожим промыслам, санным извозам, дубильным веществам и прочее.
Сергей Яковлевич был несколько растерян:
— Скажите, господин… э-э-э Кобзев, почему вы обратились именно ко мне?
Кобзева же подобный вопрос не смутил:
— Видите ли, князь, я давно слежу за вашими статьями…
— Ну и что? — обрадовался Мышецкий, как ребенок.
— Нет, — осадил его Кобзев. — Я не согласен с ними. Вопросы, требующие социального разрешения, вы пытаетесь разложить на отдельные экономические задачи. Вы не вспахиваете, а лишь бороните почву… Но дело не в этом!
— А в чем же тогда?
Кобзев посмотрел на свои разбитые валенки, под которыми расквасился от талого снега ворс ковра, и закончил уверенно:
— Мне понравился в ваших работах их общий тон — искренне-благожелательный к русскому народу. Вы желаете, князь, поступить хорошо, но не знаете, как это делается. Однако, независимо от этого, я заранее решил, что у вас доброе сердце и вы не оставите человека одинокого, никогда не имевшего своего угла…
Мышецкий был растроган:
— Конечно же! Я возьму вас в Уренск и найду посильную для вас должность. Хотя бы по казенной палате…
Кобзев замотал тощенький шарф, надвинул треух:
— Благодарю. Я, кажется, не ошибся в вас, князь! Сергей Яковлевич посмотрел на его тряские пальцы:
— Извините, но вы… не пьете?
— Нет, князь. Просто я очень мерзну.
— Постойте! А где вы живете?
Кобзев замялся. Мышецкий подумал: «День еще только начинается, и хорошо бы отметить его начало добрым поступком».
— Кажется, я вас правильно понял, — сказал он Кобзеву.
— Понять не трудно, — ответил тот с улыбкой. — Тем более, что права на прожитие в столичных городах я не имею…
— Так вот, слушайте, — расщедрился Сергей Яковлевич. — На запасных путях Николаевской дороги, возле Чубарова переулка, для меня приготовлен вагон. Вагон министерства, со всеми удобствами. Я напишу записку, и вы перебирайтесь жить туда. Сегодня я отправлю на станцию книги, и вам, таким образом, скучно не будет…
Взлягивая копытами комья рыхлого снега, серебристый рысак вынес его с Миллионной на площадь перед притихшим дворцом. Ветер с Невы трепал орленые штандарты. Описав полукружие, возок нырнул под гулкую арку Главного штаба, и рысак шарахнулся «траверсом», с ходу вывернув на заснеженный, звенящий конками Невский.
— Осторожнее, черт! — выругал его Мышецкий. — Не вывали меня в сугробы…
Да, сегодня это опасно: в мундире, расшитом золотой канителью, в треуголке клинышком, со шпагой на боку — как бы он был смешон вылезающим из сугроба!
За дворцом Строгановых, ухнув на разгоне с моста, возок пролетел мимо громадных витрин, за изморозью которых нежились дары тропиков: груды ананасов и апельсинов, восковая сочность фиников, тяжелые грозди винограда над марципановыми тортами.
— Останови у думской башни, — велел Мышецкий.
Придерживая рукою шпагу, порскавшую под тяжелой шубой, Сергей Яковлевич торопливо поднялся на второй этаж Гостиного двора. Почти пробежал вдоль лавок, обостренно обоняя запахи жаровен и дамских духов, застывающие в морозном воздухе…
«Петербург!.. Петербург!..»
В небольшой комнатке, заваленной книжной рухлядью, сидели возле заветных дверей двое: маститый ученый в скромной купеческой чуйке и молоденький купчик в элегантном фраке.
— Господа, — обратился к ним Мышецкий, — очевидно, вы тоже к Осипу Мавровичу?
— Да-с, — поклонился купчик, с вожделением обозревая яркое оперение камер-юнкерского мундира.
Мышецкий щелкнул крышкой мозеровского полухронометра:
— Я чрезвычайно озабочен во времени, господа, — вскоре мне следует быть в Петергофе… Не соблаговолите ли вы пропустить меня впереди?
Его пропустили, не прекословя, и Сергей Яковлевич поднялся по узенькой лесенке в конторку издателя и книготорговца Вульфа.
— Вы узнаете меня, Осип Маврович?
Вульф разогнал перед собой табачный дым, по-негритянски толстые губы его раздвинулись в белозубой улыбке.
— Ну как же, как же, — заговорил приветливо. — Я вас помню еще вот таким… А ваш батюшка собирал все, что напечатано в мире о парфорсной охоте.