— А я как раз хотел спросить, что поделывает Петр Аркадьевич? Все так же? Сидит в Саратове?
— Ты можешь быть вежливым? — возмутился Сани. — Куда ни приду, всюду донимают меня вопросами о брате…
— Что делать, если твой брат заметно выделяется.
— А, брось! — сказал Сани. — Такой же дурак и консерватор, как и все. Только болтает много!
Мышецкому стало смешно от подобного признания.
— Не ты ли, милый Сани, был редактором архиконсервативных «Санкт-Петербургских ведомостей»?
— Э-э, — облизнулся Сани. — Приятно вспомнить, как Плеве меня уволил за… «вредное направление». Вредное, — смачно повторил Сани, облизываясь снова. — Какой же я консерватор? Теперь вот у старика Суворина. Ничего-о, ла-адим! Ему ведь что? Пиши что угодно. Только в конце жидов не забудь облаять!
— А тебе, Сани, не противно все это? — спросил Мышецкий.
— Да как сказать… Выбор в прессе велик. А скажи мне ты, чистоплюй-князинька, какую газету читает царь у самовара? Все-таки — «Новое время»! Меня читает… Оценил? — Сани пронаблюдал, как Мышецкий медленно цедит коньяк сквозь зубы, и вдруг вспомнил: — Слушай! А ты раньше писал стихи. Где они?
— Бог с ними. Ни одной рецензии так и не было. Дрянь!
Пили и смотрели в окно. А там пролетала перед ними Россия, словно навсегда погибшая в метельных визгах, и вечерний сумрак уже трепетно занимал ее розовеющие скорбные дали.
— Удираем? — подмигнул князю Столыпин, хохоча.
— От чего? — не понял Мышецкий.
— Да все от нее, родимой… от революции! — И опять громко смеялся, показывая хорошие зубы; потом как-то сразу потускнел, заговорил: — Плохо, брат князь. Не то, что раньше…
— О чем жалеть?
— Молод был. Писал легко. Быстро!
— Тебя и сейчас никто не гонит…
Сани быстро глотал коньяк, смотрел на князя одним глазом:
— Понимаешь, князь, выдохся… То ли раньше бывало!
Денег нет. Вдохновения — нет, и занять негде. Раз-два, беру в долг.
— Вдохновение? — серьезно спросил Мышецкий.
— Зачем? Беру билет. Все быстро! Очень быстро. Экспресс Париж — Владивосток. Высаживаюсь с корабля в Нагасаки. Быстро женюсь на японке. Быстро развожусь с ней. Быстро прилетаю «на брега Невы». Я — полон. И быстро пишу замечательный очерк под названием «Как я женился на японке»!
— Ну? — достал зубочистку Мышецкий.
— Все! Кое-где намекну, что знаю тридцать четыре способа восточной любви. Дамы за мной ухаживают. Мне это приятно — дамам само собой! Публика читает нарасхват. Издатели гонорарий платят. И все — без осложнений! Все быстро, быстро…
Неожиданно Сергей Яковлевич вспомнил, что еще там, в Уренске, когда он носился с идеей сборника в пользу голодающих, Иконников-младший говорил ему о Сани Столыпине.
— Сани, — спросил князь, — а ты знаешь Иконникова?
— А что? Разве ты ему должен? Так не отдавай. Я ему никогда не отдавал!
И стало на миг тошно.
— Сани, — сказал, — выпьем еще чего-нибудь…
И неслась ночь за окном — дремучая, истинно российская, которую ни с какой другой ночью не спутаешь. Опустел ресторан.
— Ты куда едешь? — спросил Столыпин.
— Да так… еду.
— Это хорошо. Поезжай!
— А ты, Сани? Тоже «так»?
— Да нет. Посидел вот недавно в наших «Крестах». И, знаешь, что-то мне там не понравилось!
— Сколько и за что? — спросил Сергей Яковлевич.
— Три дня. Не буду объяснять. Ты — правовед, и все поймешь. По статье тысяча пятьсот тридцать пятой…1 дрянь статьишка! И вот еду посмотреть, как сидится у немцев в Моабите.
— Суворин тебя послал? Или от министерства?
— Это волокитно! Еду на свои кровные. Любительски. Вот приеду в Берлин. Быстро выпью на вокзале коньяку. Быстро набью морду полиции. Быстро сяду в тюрьму. Быстро отсижу, сколько положено. И быстро напишу очерк «Как я сидел в Моабите»… Деньги нужны! Понимаешь? А узнай в министерстве, что я знаком с тюремным вопросом на Западе, так меня, как Данаю прекрасную, Лопухин сбрызнет золотым дождичком!
— Ну-ну, — поскучнел Сергей Яковлевич. — Пошли спать, Сани. Когда Вержболово проедем — ты не спрашивал?..
Поддерживая друг друга на вагонных площадках, они шли через состав. И не был в эту ночь пьян Сергей Яковлевич, но как-то душно пропитался всякой дрянью: тюрьма Моабит и русские «Кресты», девочка японка на шее Сани, а потом братец его — Петр Аркадьевич, что сидит ныне в Саратове, но поговаривают…
«Ах, чего только не говорят на Руси! Верить ли?»
На узком переходе тамбура, когда с ревом пролетала внизу платформа черного моста, Сани стал кидаться на рельсы.
— Будь оно все проклято! — кричал он, пьяно рыдая. Мышецкий перехватил его, рывком забросил в вагон. Прижал к стене, и Сани от страха стал тихим и трезвым.
1
Статья № 1535 Устава о наказаниях в царской России предусматривала наказание за квалифицированную клевету с помощью привлечения печатных изданий. (Здесь и далее — прим. автора.)