Кто такая девица Перепеткович — так и не мог установить князь Мышецкий, но справедливо решил, что это не первый сбор в ее пользу — с чужих стихов и чужих романсов. Девица, видать, давно поднаторела в этом!
5
День обещал быть солнечным. Сергей Яковлевич, лежа в постели, раскуривал первую за день папиросу, обдумывая очередные ходы в той опасной игре, которую вел, когда ему принесли карточку от некоего Билибина.
— Кто это? — не стал вчитываться Мышецкий. — Сейчас встану, — сказал лакею, — а вы просите…
Билибин оказался потертым чинушей с хрустальной каплей под сизым носом. Оценивающе метнул он взором по обстановке номера, посмотрел на Сергея Яковлевича — бестрепетно и даже сурово.
— Я имею честь разговаривать с человеком, именующим себя князем Мышецким? — спросил он.
— Я не именую себя… я и есть князь Мышецкий!
Билибин укоризненно покачал головой. Раскрыл потрепанную папку с ворохом затхлых бумажек, шмыгнул носом.
— По литовскому летописцу, изданному Даниловичем, — начал он гугняво, — князья Мышецкие выводят свой род из племени Михаила Черниговского или…
— …или, — подхватил Мышецкий, — по другой версии, от мейссенского маркграфа Андрея, выехавшего в тысяча двести девятом году на Русь из Саксонии, во что я не верю и вам верить не советую!
— Так, — сказал Билибин. — Один из ваших досточтимых предков, а именно князь Леонтий Меркурьевич, ездил на разбой по Троицкой дороге от Красной Сосны и грабил государевых мужиков с казною, за что был бит шелепами нещадно. И тогда же отнято у него бесповоротно четыреста дворов с тяглами… Не спорите?
— Был грех, — постыдился Сергей Яковлевич. — А вам-то что?
— По долгу службы моей в департаменте герольдии, — пояснил Билибин, — обладаю я ценнейшими сведениями о вашем роде. И мне было бы весьма лестно видеть генеалогию князей Мышецких, изданную под моим скромным именем! Как?
— Никак, — ответил Сергей Яковлевич.
— Вы не цените памяти своих предков?
— Уважаю. Но тщеславиться не считаю удобным.
— Но ваша сестрица, Евдокия Яковлевна, смотрит иначе.
— Вот вы к ней, сударь, и обращайтесь!
— Обращался. И тысячу рублей с нее уже получил. А за вами, князь, еще тысяча… Поездки, накопления, прочее… Как?
— А вот так: получите с сестрицы и остальные.
В лице Билибина вдруг что-то резко переменилось.
— А тогда, — сказал он, садясь без приглашения, — вам, князь, придется заплатить не одну тысячу, а… сколько я попрошу!
— С чего бы это, сударь? — удивился Мышецкий. Генеалог похлопал рукой по папочке с бумажками:
— В лето семь тысяч сто пятьдесят первое от миросотворения, а от рождества Христа, спасителя нашего, в лето тысяча шестьсот сорок третье был зван на приказный двор посадский человек Сенька Мышкин и бит плетьми нещадно… А за что, вы думаете, князь?
— Откуда мне знать всех битых нещадно?
— То-то же, князь! А бит Сенька Мышкин за то, что писался, боярству древнему в поношение, славной фамилией Мышецких, и дран был за самозванство. Так вот, князь! Ваш корень и ведется не от князей Черниговских, а прямо от сего посадского человека. И писаться князем вы права не имеете… Пять тысяч. Как?
Мышецкий схватил историка за воротник, и воротник тут же треснул по шву — посыпалась архивная пыль.
— Задавлю! — крикнул князь. — Провокатор!
— Давите. Мы права свои знаем. И судиться всегда готовы…
— Убирайся!
Билибин раскатал перед собой свиток «дерева»:
— Леонтий Меркурьевич, что бит шелепами нещадно, однако, мог бы и быть отцом Сеньки Мышкина, что бит плетьми нещадно… Вот здесь, князь, я проведу перышком одну только черточку, которая сомкнет вас с родом князей Черниговских. А вы мне за одну эту черточку — задаток: две тысячи!
Мышецкий знал, что такие случаи в герольдии (самом страшном департаменте) бывали: природным князьям запрещали писаться князьями и, наоборот, давали это право выскочкам. «Жили себе спокойно — князьями, но вот Додо-Додушка из уренского далека замутила воду столбового тщеславия…»
— Что бы вам, сударь, иметь дело с моей сестрицей. А?
— Теперь с вами, — сказал генеалог. — Ибо при всей моей пылкой любви к истории родного отечества иду я на поклеп. И от правды исторической зело отвращаюсь… Как?