Данилов-Рыжий получил незадолго до экзаменов какое-то назначение, и за него экзаменовать должен был Колюбакин. Не зная деталей этого великолепного сражения под Марс-Латуром, но, вспомнив басню про ворону и лисицу, я сразу с апломбом ни к селу ни к городу начал: «А вот под Бауценом Наполеон…» Колюбакин сперва удивился, но потом удовольствие разлилось по его лицу, он долго меня не прерывал и под конец отпустил, поставив 11 баллов.
Блестяще читал историю конницы профессор, генерал Орлов, только что вернувшийся из Китая, где он сражался во время Боксерского восстания.
– Конница есть орудие богов, – так начинал свою лекцию Орлов, и речь его, полная образов, текла плавно, как ручей, вызывая всеобщее одобрение.
Бедному Орлову не очень повезло в Китае. Ренненкампф, его подчиненный, не выполняя приказаний, самостоятельно двинулся со своей казачьей бригадой и с налету взял Цицикар, Гирин, а затем и Харбин. Операция кончилась раньше, чем Орлов подошел со своей пехотой.
Два Георгиевских креста Ренненкампфу подтвердили правило, что победителей не судят. Орлов остался ни при чем.
Неудачи преследовали Орлова и в Японскую войну. В сражении под Ляояном он не проявил больших талантов, был отстранен Куропаткиным от командования дивизией и вернулся в Россию с приклеенной кличкой Орлов-Ляоянский.
Политическую историю России читал известный профессор Сергей Федорович Платонов, и читал так, что его лекции сбегались слушать все, кто был в этот час свободен в стенах академии.
Как известно, большевики не постеснялись расправиться со всемирно известным ученым, судили и затем выслали из Петрограда в Самару[17], где он и окончил свое бренное существование.
Пробным камнем способностей каждого офицера и пригодности его к будущей службе в Генеральном штабе являлись практические занятия по тактике. Велись они группами по 6–9 человек, под руководством профессоров академии, курсовых офицеров или, за их недостатком, генштабистов столичного гарнизона.
Самым неприятным считалось попасть к Баскакову, человеку очень пристрастному. Он не выносил самостоятельных и самоуверенных офицеров и даже очень способных не стеснялся без сожаления резать.
При переходе на дополнительный курс самым важным испытанием являлись практические занятия в поле в районе Царского Села, Красносельского лагеря, Усть-Ижоры и так далее. Нам присылали лошадей из полков кавалерии с вестовыми; руководители давали тактические задания для решения на местности, и каждые 2–3 дня группа выезжала в поле, во всякую погоду, часто под проливным дождем.
На дополнительный курс перешли всего 70 человек из 160, поступивших в академию. Мы получили «птицу» – серебряный значок для ношения на груди – и гордо ходили по Питеру, считая себя без пяти минут офицерами Генерального штаба.
Три года в академии прошли незаметно. Я лично не очень утруждал себя зубрежкой, и только практические занятия отнимали сравнительно много времени, да подготовка к экзаменам, продолжавшаяся около полутора месяцев.
Дополнительный курс был самым интересным. Никаких лекций не читали, все ограничивалось разработкой на дому трех тем, причем на каждую из первых двух полагалось по два месяца, а на третью – три. Первая была исторического характера, вторая общевоенного, третья называлась стратегической и состояла из трех отделов: административного, статистического и чисто стратегического.
Попав к Баскакову на вторую тему и получив всего 8,5 балла, я впал в уныние и думал, что карьера моя окончена. Но на последней теме счастье мне улыбнулось. На мой доклад по стратегической теме пришел сам начальник академии генерал Глазов. Я получил полные 12 баллов и удостоился нескольких лестных слов:
– Поручик Дрейер, я смею думать, что из вас выйдет хороший офицер Генерального штаба.
Счастью моему не было границ, хотя из-за Баскакова я кончил академию далеко не первым.
Одним из приятнейших периодов моей жизни, безусловно, были три года, проведенные в Петербурге, где, не очень затрудняя себя в Академии Генерального штаба, я познал все прелести веселой столичной жизни.
Мой дядя не был «честных правил», из ресторанов не выходил, был известен всему кутящему Петербургу и частенько возил меня с собой. Едва мы появлялись на пороге «Медведя» или «Аквариума»[18], как лицо швейцара расплывалось в широкую улыбку, и он, низко кланяясь, радостно вскрикивал: «Мое почтение, Николай Иванович!», зная, что при выходе из заведения Николай Иванович сунет ему в руку не двугривенный, а серебряный рубль. Татары-лакеи, завидев завсегдатая, кидались со всех ног, усаживая за лучший столик.
17
Суд над историком С.Ф. Платоновым нельзя назвать простым сведением счетов. Притом что к Октябрьской революции Платонов относился отрицательно, с новой властью он активно сотрудничал, лично возглавлял ряд научных комиссий и комитетов (был председателем Археографической комиссии, Постоянной исторической комиссии Академии наук, Археологического общества, Комитета по изучению древнерусской живописи и др.), был директором Археологического института и Петроградского отделения Главархива, редактировал журналы «Вестник знания» и «Русский исторический журнал». В 1920 г. был избран действительным членом Российской академии наук, в 1925 г. был назначен на пост директора Пушкинского Дома и библиотеки Академии наук. Через несколько лет он сам сложил с себя эти полномочия, но вскоре в научном сообществе Ленинграда разразился страшный скандал – при проверке правительственной комиссией учреждений Академии наук были обнаружены нигде не зарегистрированные и спрятанные важнейшие архивные документы – переписка Николая II с петербургским генерал-губернатором Треповым по поводу событий 9 января 1905 г., архив московского генерал-губернатора и командира корпуса жандармов Джунковского, документы из архивов Департамента полиции и контрразведки, включая списки лиц, «получавших особое вознаграждение за борьбу с революцией», архивы ЦК Конституционно-демократической партии и партии эсеров, часть архива Керенского и Временного правительства, множество других документов и даже, в отдельном запечатанном пакете, подлинный экземпляр отречения Николая II от престола. Как было указано, «в распоряжении правительства этих документов не было». Основным виновником происшествия после расследования был назван Платонов, и ему было предложено подать в отставку со всех постов в научном сообществе. Вскоре он вместе с младшей дочерью был арестован по обвинению в антисоветской деятельности и попал под суд. Однако приговор по тем временам был довольно мягким – не заключение в тюрьме или лагере и тем более не расстрел, а ссылка в Самару на три года, причем к месту ссылки Платонов выехал самостоятельно, без охраны, и дочерям было разрешено сопровождать его. Но бывший академик был человеком немолодым, страдал сердечными болезнями и через полтора года, на семьдесят третьем году жизни, скончался от острой сердечной недостаточности в городской больнице Самары.