Начальство растерялось, но благодаря твердости младшего командного состава все обошлось благополучно.
Командующим войсками и генерал-губернатором в то время был недавно назначенный генерал Тевяшев, по прежней должности главный интендант, мягкий, незначительный человек, неизвестно почему попавший на столь высокий пост.
Но еще более неудачным в это смутное для России время оказался его помощник, начальник штаба округа, генерал Евреинов. Эта штабная крыса, Евреинов, недавний генерал-квартирмейстер при предыдущем начальнике штаба Сахарове, уехавшем на войну, всецело погрязший в бумагах, не имеющий серьезного строевого стажа, был для своих подчиненных притчей во языцех. Маленький, обезьяньего вида, с короткой талией и длинными ногами, злющий, ко всем постоянно придирающийся, доводивший подчиненных, даже почтенных полковников, почти до слез, этот Евреинов не умел самостоятельно составить ни одного доклада и лично исправить ни одной бумаги.
– Нет, это надо изложить иначе и поставить как следует запятые, – неизменно повторял он, когда ему в первый раз приносили на подпись важный доклад.
После третьего исправления, а сам он не брал в руки пера, чтобы написать, как нужно, бумага проходила.
Когда однажды полковник Зеленецкий, начальник строевого отделения, принес ему рапорт командующему войсками, после четвертого исправления Евреинов, найдя редакцию неудачной, грубо произнес: «С… и сам себе не верит!»
Зеленецкий повернулся, хлопнул дверью и, придя в отделение, заявил: «Я этой сволочи набью морду!»
Подчиненных с характером Евреинов все же боялся и даже проникался к ним уважением. В церкви на молебне по случаю тезоименитства государя он подошел к капитану Корнилову (будущему Верховному главнокомандующему) и спросил:
– Капитан Корнилов, а что мы ответили вчера дипломатическому чиновнику при эмире Бухарском Клемму по поводу Мургабского имения?
– Не время и не место, – отрезал Корнилов, едва взглянув на своего начальника.
Евреинов отскочил как ошпаренный и потом часто повторял:
– Хороший офицер, только очень самолюбивый.
В дни октябрьской [1905 года] революции Евреинов этот совершенно растерялся, перенес свой штаб почему-то в мужскую гимназию, где временно прекратились занятия, и предоставил распоряжаться всем младшим подчиненным, которые не боялись выходить на улицу и передавать распоряжения по гарнизону.
В конце лета 1904 года прибыл в Ташкент раненный на фронте в Маньчжурии и прошедший курс лечения во Франции, в Каннах, генерал Церпицкий, назначенный командиром 1-го Туркестанского корпуса. Старый туркестанец, времен завоевания Туркестана, сподвижник Кауфмана и Скобелева, прошедший все этапы строевой службы в Туркестане, знавший душу солдата и его нужды, Церпицкий олицетворял тип старого вояки без большого образовательного ценза.
В один из октябрьских дней было объявлено: такого-то числа, в таком-то часу командир корпуса произведет смотр стрелковой бригаде. Войска выстроились на плацу. Махальные, расставленные по дороге, начали сигнализировать, что командир корпуса едет. Его пока не видели в глаза, думали, приедет седой генерал, как принято, в коляске…
Но не тут-то было. На великолепном коне вынесся на плац молодецкого вида генерал и зычным голосом крикнул:
– Ура, молодцы туркестанцы, здорово, храбрецы!
И стал объезжать фронт батальонов. Как электрическая искра пронеслась по рядам, все ожило, глаза у всех засверкали и загремело дружное «ура!».
Церпицкий лихо соскочил с коня и начал обходить шеренги. Перед солдатом, который ему почему-либо понравился, он останавливался и начинал:
– Вот так молодец! А ты женатый? Не женатый, говоришь? А невеста у тебя есть? А ты ее любишь? А она тебя?
И пошел, и пошел… В рядах смех. Солдаты огорошены, никогда ни один начальник так с ними не говорил. После церемониального марша снова сел на коня, проскакал перед батальонами и унесся в пыли в сопровождении молодого адъютанта.
Через несколько дней, без предупреждения, Церпицкий является в 4-й стрелковый батальон, где я командовал ротой, и прямо направился на одну из ротных кухонь.
– Ну-ка, кашевар, покажи, что у тебя в котле?
– Пишша, – солдаты так произносили слово «пища», – и каша, ваше превосходительство.
– Ну, давай пробу.
Зачерпнул деревянной ложкой и, обращаясь к ротному командиру, заметил:
– Щи неплохие, но не наваристые и без приправы. Нет майорана… И неплохо бы туда поросенка или кур.