— Великий государь, прости, помилуй! — завопила она.
Петр склонился к уху обер-кнутмейстера и что-то шепнул ему.
— Всемилостивейшее прощение, — пронесся шепот среди толпившихся на эшафоте людей, — счастливица, помилована!
— Государь! — вопила Марья. — Ты знаешь все. Ведь я тебя…
Она не договорила. Сверкнул топор, и разом отрубленная голова несчастной покатилась по эшафоту. Царь сдержал свое слово. К тому телу, которое он обнимал, целовал, любил, не прикоснулась рука палача: обер-кнутмейстер нанес столь ловкий удар, что сразу снес голову, даже не положенную на плаху.
Все смолкло, все молчали, а царь Петр, спокойно наклонившись, поднял голову несчастной красавицы и поцеловал ее в открытые губы, а потом, повернув ее так, что видно было то место, по которому прошел топор, громко, ровно, без малейшего признака волнения, произнес так, что слышали все:
— Вот сия жила есть сонная артерия, а в сем месте соединение позвонков спинного мозга.
Затем он еще раз поцеловал мертвую голову, опустил ее на землю, перекрестился и уехал с места казни.
Только тут выступил настоящий заправский кат и стал жестоко сечь кнутом «бабу Катерину».
Так завершилась кровавым концом последняя любовь могучего царя.
Но своему сопернику в этой любви, Ивану Орлову, государь и не подумал мстить. Спустя некоторое время Орлов был приведен на одну из ассамблей.
— Ежели ты и виновен, — сказал ему государь, — то как нет точных тому доказательств, то да судит тебя Бог, а я жалую тебя поручиком гвардии.
С этих пор он начал делать свою блестящую карьеру.
XLVI
Нежданный гость
Любовь Марьи Даниловны Гамильтон была последней в жизни могучего человека, направлявшего жизнь целых народов по своему желанию, и в то же время клонившего голову пред тем маленьким крылатым божком, которому древние эллины дали имя Купидона. Сильна была власть божка: он творил с могучим человеком удивительные вещи, заводил его в такие дебри страданий, откуда выходом чаще всего была только одна смерть.
Да, в этой жизни, в жизни могучего человека, любовь действительно была сплошным страданием.
В самом расцвете жизни, в труднейшие мгновения ожесточенной борьбы и за жизнь, и за трон, впервые загорелась в пылком московском царе-юноше звезда любви. Его воображение впервые поразила женщина, первая красавица московской Кукуевской слободы Анна Ивановна Монс.
В конце жизни для Петра засияла другая звезда, необыкновенно красивая, духовно более совершенная, но преступная и уже искусившаяся в любви Марья Даниловна Гамильтон; она попробовала было занять такое же место, какое занимала в жизни царя Анна Монс, но это уже не удалось ей, ее расчеты не оправдались — и она кончила свою жизнь на эшафоте.
Среди этих двух женщин в жизни Петра слишком определенное место заняла третья женщина — Марта Скавронская, простая крестьянка, вдова Рабе, мариенбургская пленница, ставшая затем женой могучего царя и русской императрицей Екатериной Алексеевной. Она выиграла более всех своих соперниц, может быть, потому, что к любви не стремилась и была вполне довольна создавшимся своим положением.
Но никогда Екатерина не была для Петра тем, что были и Анна, и Мария. Вокруг нее была атмосфера не любви, а привычки, и только. Она была нужна царю Петру только потому, что умела создавать ему известный комфорт, но никогда не была любимой им женщиной. Вот поэтому-то самому она и достигла того, чего не могли достигнуть две другие, игравшие в жизни Петра столь заметную роль, женщины. И она не только достигла всего, но сумела сохранить за собой положение, силу, власть, тогда как Мария Гамильтон, в сущности говоря, ничем не виноватая пред Петром, умерла под топором.
Страшная смерть Марии Гамильтон как будто упрочила положение Екатерины Алексеевны. Теперь она осталась одна; около Петра Первого других женщин не было, или они уже не привлекали внимания все более и более старевшего и перестававшего искать любовных утех царя.
Сохраняя могучую внешность, Петр в начале шестого десятка своей жизни был уже дряхлым стариком, для его же супруги только еще наступал жизненный расцвет.
А тут на долю царя выпал новый труд: персидский поход. Петр полубольным отправился в прикаспийские и казикумыкские степи; трудности пути, смена климата — все это плохо влияло на него, а когда он возвратился домой, то ничего уже не радовало его. Царь почувствовал, что разрушается его семейный очаг: единственное, чем он дорожил в своей многострадальной жизни. Доказательств к тому у царя Петра не было, но он чувствовал, что ему готовился удар.