– А ребенок? – спросил Зик.
– Малюсенький, в чем душа держится. Сил не хватает даже кричать – пищит, как мышонок. Не удивлюсь, если и он последует за матерью. – Печально вздохнув, Ма заглянула в фургон. Ее беспокоило здоровье второй пациентки: – Ты-то как, Лидия?
– Прекрасно, миссис Лэнгстон.
– Зови меня просто Ма. Анабет хорошо за тобой ухаживает? Извини, что я тебя бросила, но ведь моя помощь была нужна миссис Коулмен, а теперь во мне нуждается и малыш.
– Конечно. Со мной все в порядке. Вот немного поправлюсь и постараюсь избавить вас от своего общества.
– Еще чего выдумала! А ты вправду хорошо себя чувствуешь? Тогда почему щеки такие красные? – Ма прикоснулась ко лбу Лидии. – Никак опять жар! Скажу Анабет, чтобы сделала тебе холодный компресс.
На самом деле Лидия чувствовала себя неважно, но не хотела расстраивать миссис Лэнгстон, у которой и без того хватало забот. С утра у Лидии сильно болела грудь, и она проспала весь день, поскольку караван – из уважения к мистеру Коулмену – остановился. После вечерней трапезы должна была состояться печальная церемония похорон.
Анабет наскоро покормила Лидию ужином, и больная, блаженно вытянувшись на постели, уставилась в брезентовый потолок. О погребальном ритуале она имела довольно смутное представление – знала только, что там поют псалом во славу Христа. Как ни странно, ей даже удалось припомнить слова. Сколько же лет она не была в церкви – десять, двенадцать? А псалом все-таки остался в памяти… Почему-то это ее обрадовало. Она заснула с улыбкой на губах и проснулась, только когда Лэнгстоны вернулись в фургон.
Следующий день в точности походил на предыдущий, а вот состояние Лидии резко ухудшилось. Груди затвердели и набухли до того, что, казалось, вот-вот лопнут. Воспользовавшись отсутствием Анабет, Лидия заглянула под сорочку и ужаснулась – соски побагровели и растрескались. Прикосновение к ним причиняло жгучую боль.
Ма Лэнгстон, занятая малышом, вернулась в фургон только ночью, когда все уже спали. Одна Лидия беспокойно металась по постели и слабо постанывала.
– Боже милостивый! Что опять стряслось? – участливо спросила Ма, склоняясь над молодой женщиной.
– Простите… Я… грудь очень болит.
Проворно расстегнув пуговицы ночной сорочки, Ма увидела разбухшие груди Лидии.
– Господи! Как же я не сообразила? Конечно, это из-за молока. Ребеночка-то у тебя нет… – Она поспешно осеклась. – Пойдем.
– Куда? – удивилась Лидия. – Мне и надеть нечего.
– Не важно. – Ма помогла ей подняться. – У тебя есть молоко, да нет малыша, а рядом погибает малыш, которому нечего есть. Ты нужна ему.
Лидия догадалась, что миссис Лэнгстон хочет отвести ее к ребенку, который не переставая плакал уже вторые сутки. Значит, Лидию увидит и тот мужчина, что приходил тогда ночью. Он будет разглядывать ее, возможно, даже спросит, как она оказалась в лесу и почему родила ребенка, не имея мужа. В фургоне Лэнгстонов было так уютно, что Лидии вовсе не хотелось покидать его.
Однако Ма была настроена решительно. Накинув шаль на плечи девушки, она помогла ей спуститься.
– Ботинки у тебя совсем развалились, так что иди лучше босиком. Только смотри не наступи на камень!
Коснувшись ступнями земли, Лидия вздрогнула так сильно, что это болью отозвалось в груди. Она сознавала, что выглядит ужасно – в ночной сорочке и шали, босая, непричесанная, немытая.
– Ма, как же я появлюсь на людях в таком виде!
– Глупости! – отрезала та и повела к соседнему фургону – единственному, где горел свет. – Только ты можешь спасти жизнь этому ребенку, а до твоего вида никому и дела нет.
Как раз в этом Лидия сомневалась – слишком часто ее называли «белой швалью». Люди порой бывают так грубы и несправедливы…
– Мистер Грейсон, – негромко позвала Ма, когда они поравнялись с фургоном, и откинула брезентовый полог. – Помогите, пожалуйста.
Она подтолкнула Лидию к фургону, и сильные руки втащили ее внутрь. Следом втиснулась Ма.
В первое мгновение всех охватило замешательство. Седой мужчина и стоявшая рядом с ним худая женщина во все глаза уставились на незнакомую девушку. Лидия потупилась.
– Это мистер Грейсон, наш старший, – показала на седовласого Ма Лэнгстон. Лидия молча кивнула. – А это миссис Леона Уоткинс.
Разговор вели шепотом – из уважения к третьему присутствующему, темноволосому мужчине, который сидел на низенькой скамеечке, обхватив руками голову, и казалось, не замечал ничего вокруг.
Первой заговорила тощая дама:
– Кто она такая… и чего шастает здесь голая? А, это, наверное, та девушка, которую нашли ваши сыновья. Признаться, я поражена, что вы осмелились привести сюда подобную особу, да еще в такое время! Мы только что предали земле тело бедной миссис Коулмен, и кто знает, может быть, скоро и ее дитя…
– Может, да, а может, нет, – возразила Ма, явно не питавшая особой симпатии к миссис Уоткинс. – Мистер Грейсон, позавчера эта девушка родила. У нее есть молоко. Вот я и подумала – если малыш мистера Коулмена может сосать…
– О господи! – Пораженная миссис Уоткинс замахала руками, словно отгоняя злых духов.
Не обращая на нее внимания, Ма по-прежнему адресовалась к седовласому:
– Может, малютка выкарабкается, если Лидия начнет его кормить.
Миссис Уоткинс вмешалась в разговор, не дав мистеру Грейсону и слова вымолвить. Пока шел спор, Лидия украдкой осматривала фургон. Стеганые одеяла, сложенные стопкой в углу, показались ей богаче лэнгстоновских. Одно из них даже украшала атласная лента. Возле ящика, где стоял сервиз из китайского фарфора, Лидия увидела крошечные детские ботиночки.
Затем взгляд Лидии задержался на широко расставленных ногах мужчины, обутых в высокие черные сапоги, немного поношенные, но из хорошей кожи. Деревянные дюймовые каблуки блестели, как отполированные. Судя по размеру сапог, их обладатель был немалого роста.
– Говорю вам, это никуда не годится! – услышала Лидия пронзительный крик миссис Уоткинс, и в следующее мгновение костлявые пальцы вцепились ей в подбородок и заставили поднять голову.
Лицо, представшее взору девушки, не блистало красотой. Особенно выделялся нос, заостренный и длинный, как лезвие ножа. Губы – вероятно, потому, что их часто неодобрительно поджимали, – превратились в узкую полоску, от которой расходилась сеть мелких морщинок. Глаза были под стать голосу – злобные, осуждающие.
– Вы только поглядите на нее! Сразу видно, что за птица. Наверное, обыкновенная шлюха – прости меня, Господи, за такие слова! Сама небось не знает, от кого родила, да и ребенка придушила, чтобы от него избавиться…
Ошеломленная этим потоком несправедливых обвинений, Лидия не сразу нашлась с ответом и лишь через минуту тихо, но твердо возразила:
– Это неправда.
– Успокойтесь, миссис Уоткинс, – миролюбиво заметил мистер Грейсон. По природе человек добродушный, на этот раз он был склонен согласиться с собеседницей. Девица и в самом деле не внушала доверия – какая-то диковатая, неприбранная. Одета черт знает во что, непричесана, к тому же так и сверлит их взглядом. И глаза бесстыжие…
– Вовсе она не шлюха! – вмешалась Ма Лэнгстон. – А коли и так, кто еще, по-вашему, сможет кормить ребенка? Уж не вы ли, Леона Уоткинс?
– Да я ни за что…
– Вот именно, – торжествующе перебила Ма. – Сомневаюсь, чтобы из этих сморщенных сисек удалось выдавить хоть каплю молока…
– Дамы, прошу вас! – взмолился сконфуженный мистер Грейсон.
Глаза миссис Уоткинс сверкали от ярости, однако она лишь молча раздувала ноздри.
– Мистер Грейсон, ваша обязанность – заботиться обо всех, кто с вами едет. Значит, и о новорожденном, – вкрадчиво начала Ма, игнорируя свою противницу. – Вы только послушайте, как он плачет! Единственная наша спутница, у которой есть молоко, уже кормит близняшек. Лидия – последняя надежда этого малютки. Неужели вы позволите ему умереть от голода?