— Ну, вотъ видите.
— Нѣтъ-ли, милостивецъ, чего поработать? кланялись женщины. — Мы-бы вотъ съ Благовѣщеньева дня…
— Съ Благовѣщенья до Покрова? Это чтобы на лѣто? перебилъ ихъ хозяинъ. — Нѣтъ, тетки, нынче такой ряды ни у кого не будетъ. Всякій себя бережетъ и опасается. Я говорю, что около вешняго Николы вашей сестры сюда столько понаѣдетъ, что изъ кормовъ брать будемъ. Съ какой-же стати передавать лишнее? А вотъ такъ, чтобъ ни вамъ не обидно, ни мнѣ не обидно, чтобы во всякое время и вы бы могли уйти, коли не понравится, да и я могъ-бы васъ согнать, коли мнѣ не выгодно. Васъ сколько?
— Да насъ четыре души.
— Ну, вотъ четыре души и возьму, коли дорожиться не будете. Только поденно. Баба нонѣ будетъ безъ цѣны, это вѣрно, потому годъ голодный. Погодьте, я только шапку надѣну, да кафтанъ накину, а то на вѣтру-то такъ стоять холодно, сказалъ хозяинъ, ушелъ въ избу и черезъ нѣсколько времени вновь появился въ картузѣ и въ синемъ кафтанѣ въ накидку. — Ну-съ, работа наша огородная — сами знаете…
— Не живали мы еще, землякъ, въ Питерѣ-то, — проговорила баба постарше.
— Господинъ хозяинъ я тебѣ буду, а не землякъ! поправилъ ее хозяинъ. — Какой я тебѣ землякъ, коли вы боровичскія, а я ростовскій? Ну, такъ вотъ: работа наша съ зари до зари… Свѣтлыя ночи будутъ — такъ въ восемь часовъ вечера кончать будемъ, а требуется поливка, такъ ужъ и до девяти вечера… И изъ-за этого чтобъ ужъ предъ хозяиномъ не брыкаться. Воскресенье у васъ день на себя, потому праздникъ, но ежели въ засуху поливка, то ужъ безъ поливки нельзя. А за поливку въ праздникъ за полдня считаемъ.
— Да ужъ это само собой, ступня не золотая, — откликнулась одна изъ женщинъ.
— Всѣ вы вначалѣ ступню-то не цѣните, а потомъ сейчасъ и носъ задирать, я васъ знаю.
— Харчи-то, хозяинъ, у васъ какъ?
— Харчь у насъ хорошій. Въ постный день варево со сняткомъ, хлѣба въ волю; по праздникамъ — каша, постнаго масла лей сколько хочешь; въ скоромные дни буженину варимъ въ щахъ и къ кашѣ сало.
— А чай? Чаемъ поите?
— Вишь какая чайница! Чай у насъ два раза въ день. Утромъ поимъ и въ пять часовъ поимъ. Чаемъ хоть облейся. Сыта будешь.
— Ну, а ряда-то, ряда-то какая, господинъ хозяинъ? — допытывались женщины.
— Обижать васъ не хочу, потому цѣнъ на бабу покуда еще нѣтъ, будемъ такъ говорить, не понаѣхала еще сюда вся-то баба… Пятнадцать копѣекъ въ день — вотъ какая цѣна, ну, а упадетъ цѣна — такъ ужъ не прогнѣвайтесь…
Женщины задумались.
— Пятнадцать копѣекъ… Ой, дешево! Да какъ-же это пятнадцать-то копѣекъ? Вѣдь это, стало быть, всего… четыре съ полтиной въ мѣсяцъ!? — заговорили онѣ.
— Меньше. Потому по праздникамъ весной работы нѣтъ, далъ отвѣтъ хозяинъ.
— Господи Іисусе! Да вѣдь это за лѣто и на паспортъ и на дорогу не скопишь!
— Зато сама сыта будешь. На нашихъ харчахъ тѣло живо нагуляешь. У насъ на счетъ харчей хорошо. Ахъ, да… Первыя ваши деньги пойдутъ не на руки вамъ, а на прописку паспортовъ и на больничныя. Здѣсь вѣдь Питеръ, здѣсь прописаться надо и рубль больничныхъ уплатить.
Женщины переглянулись.
— Сестрицы, такъ какъ-же это такъ? Неужто за пятіалтынный?
— А ужъ какъ знаете. Вонъ спросите у тѣхъ бабъ, — отвѣчалъ хозяинъ, кивая на парники. — Онѣ также по этой цѣнѣ работаютъ.
— Ты-бы хоть по двугривенничку, господинъ хозяинъ?..
— Будетъ цѣна на бабу двугривенный — я и за двугривеннымъ не постою, но не можетъ этого нонче быть, потому голодуха.
— А къ Троицѣ платковъ дарить не будешь? — спросила одна изъ женщинъ. — У насъ бабы ходили въ Питеръ, такъ имъ по городамъ къ Троицыну дню по платку…
— То за лѣтнюю ряду, то съ Благовѣщенья по Покровъ и по книжкѣ ежели, а я васъ поденно ряжу, потому лѣтней ряды нонѣ не будетъ. Какіе нонѣ платки!
Женщины колебались.
— Ну, подумайте, пошушукайтесь промежъ себя, а я въ избу чай пить пойду. Потомъ скажете, на чемъ рѣшили, — сказалъ хозяинъ и направился въ избу.
Бабы остались на огородѣ и стали шептаться.
II
— На второмъ огородѣ, дѣвоньки, по пятнадцати копѣекъ въ день… По пятнадцати копѣекъ… Ужъ это что-то больно дешево… начала, покачивая головой, женщина постарше, у которой совсѣмъ отсутствовали брови.
— Пронюхали, что повсюду голодуха — вотъ и стачались, вотъ и прижимаютъ, — отвѣчала вторая пожилая женщина, но съ густыми бровями.
— Какъ-же Акулина-то лѣтось по восьми съ полтиной въ мѣсяцъ на огородѣ жила?! — дивилась молодая женщина съ необычайно развитой грудью.
— Такъ вѣдь то было лѣтось, когда кормы были, а теперича цѣны другія.
— Бѣда! — покрутила опять головой безбровая женщина. — Неужто-же за пятнадцать копѣекъ оставаться? Вѣдь это что-же… Вѣдь это помирать… Да онъ вонъ еще что говоритъ… Хозяинъ-то то есть… Онъ говоритъ, что первыя деньги пойдутъ на прописку паспорта да на больницу.