Городовой указалъ путь. Акулина и Арина отправились къ ягоднымъ огородамъ, то и дѣло спрашивая у встрѣчныхъ прохожихъ, гдѣ тутъ ягодные огороды. Пришлось идти съ полъ-часа. Наконецъ онѣ пришли къ одному ягодному огороду. Огородъ былъ обнесенъ крашеной рѣшеткой. Сквозь рѣшетку виднѣлись гряды съ начинавшей уже зеленѣть клубникой, но на огородѣ никого не было. Даже шалашъ, стоявшій у запертыхъ воротъ огорода, былъ заколоченъ досками.
— Поди-жъ ты, какая незадача! Не работаютъ еще на ягодномъ-то огородѣ, покачала головой Акулина. — Да и мы-то, дуры, передъ Пасхой сунулись на клубничный огородъ. Ну, какія теперь ягоды!
— Я, говорила, Акулинушка, что надо было къ этому самому Никольскому рынку идти, — отвѣчала Арина. — Пойдемъ назадъ. Спросимъ у кого-нибудь, какъ къ Никольскому рынку пройти.
— Шагай… У меня, дѣвушка, животъ подвело. Хлѣбца поѣсть надо. Вотъ даве мимо лавочки-то шли… Розыщемъ эту лавочку, купимъ себѣ хлѣбца, поѣдимъ и пойдемъ на Никольскій рынокъ.
Лавочка вскорѣ была найдена, хоть и не та, которую Акулина и Арина видѣли раньше. Она была на шоссе въ деревянномъ росписномъ домѣ. Въ окна лавочки виднѣлись чайныя чашки, разставленныя на подоконникахъ, апельсины и лимоны, положенные на рюмки. Тутъ-же лежали большіе ситные бѣлые хлѣбы.
— Эхъ, ситники-то важные! — слегка облизнулась Арина при видѣ ситныхъ хлѣбовъ.
— До ситниковъ-ли намъ, милая, теперь! — оборвала ее Акулина. — Дай-Богъ и чернымъ-то хлѣбомъ зобы набить.
— Да вѣдь я, Акулинушка, только такъ… Я знаю, я понимаю. Такіе-ли наши капиталы, чтобы ситный хлѣбъ ѣсть! Быть-бы живу.
У крыльца лавочки стояли двѣ крестьянскія телѣги, изъ которыхъ торчало что-то увязанное въ рогожи. Разнузданныя лохматыя лошаденки ѣли сѣно, положенное прямо на землю. Сами владѣльцы этихъ телѣгъ — мужикъ и баба сидѣли на крыльцѣ и уписывали съ бумаги изрѣзанную на куски астраханскую селедку, заѣдая ее хлѣбомъ. Акулина и Арина зашли въ лавку и, купивъ себѣ три фунта хлѣба, усѣлись тутъ-же на крыльцѣ и стали жадно пожирать хлѣбъ. Проѣзжіе мужикъ и баба, съѣвъ селедку, принялись пить квасъ, который имъ вынесъ въ жестяномъ ковшѣ лавочный мальчишка. Арина соблазнилась квасомъ и спросила бабу:
— А почемъ здѣсь, тетенька, квасъ? Мы не здѣшнія, такъ не знаемъ.
— Да вотъ на копѣйку-то даже не полный ковшъ дали. Здѣсь все дорого, отвѣчала баба.
— Кваску-то, Акулинушка, на копѣйку все-таки купимъ, шепнула Арина Акулинѣ.
— Эка ты, дѣвка, лакомка, посмотрю я на тебя, пробормотала Акулина. — Ну, да ужъ ладно, купимъ. Вотъ только хлѣбъ дожуемъ.
Проѣзжая баба, посмотрѣвъ на Акулину и Арину, спросила ихъ, откуда онѣ, куда идутъ и, узнавъ всю подноготную, сказала:
— Трудно нонѣ въ Питерѣ насчетъ заработковъ. Да и рано вы пришли въ Питеръ насчетъ заработковъ. Надо-бы позже, такъ къ началу мая мѣсяца. Конечно, вы отъ голодухи, но все-же лучше было-бы до Еремѣя-то запрягальника промаячить.
— Намъ-бы хоть какую-нибудь работу, проговорила Арина. — Мы вотъ на Никольскій рынокъ пойдемъ, такъ зарываться не станемъ. — На огородъ, такъ на огородъ, поломойничать, такъ поломойничать, на фабрику, такъ на фабрику.
— Отъ Никольскаго рынка, милая, на фабрики не берутъ. Тамъ либо на огородъ рядятъ, либо въ прислуги.
— Ну, въ прислуги.
— А ты дѣлать-то что-либо по домашеству умѣешь-ли? Вѣдь въ прислуги берутъ, такъ тоже спрашиваютъ, чтобъ все умѣла, что около господъ требуется.
Уѣзжая отъ лавочки, мужикъ и баба разсказали Акулинѣ и Аринѣ, какъ пройти къ Никольскому рынку. Напившись квасу, Акулина и Арина отправились въ путь. По дорогѣ имъ попались еще два-три огорода. Онѣ заходили на нихъ, но тамъ жили только хозяева съ двумя-тремя работниками, которые и исполняли первоначальныя весеннія огородныя работы. Женщинъ-же работницъ покуда еще не требовалось.
Только часу въ четвертомъ дня пришли Акулина и Арина къ Никольскому рынку и расположились подъ навѣсомъ на скамейкѣ среди десятка бабъ и мужиковъ, также какъ и онѣ ожидающихъ найма. Акулина и Арина были сильно уставши. Сегодня имъ пришлось пробродить болѣе десяти верстъ.
XVI
Какъ только Акулина съ Ариной появились подъ навѣсомъ около никольскаго рынка, на нихъ тотчасъ-же было обращено вниманіе всѣхъ присутствовавшихъ тамъ мужчинъ и женщинъ. Всѣ начали коситься на нихъ и осматривать ихъ съ ногъ до головы.
— А бабья-то таки подваливаетъ, произнесъ рослый старикъ-носильщикъ типа николаевскихъ солдатъ съ пробритымъ, начинающимъ поростать сѣдой щетиной подбородкомъ, и кивнулъ на Акулину и Арину бродячему сапожнику, чинившему ему сапогъ. Такъ какъ одинъ сапогъ былъ у сапожника, то носильщикъ вслѣдствіе этого былъ на одну ногу босъ. Одѣтъ онъ былъ въ рваную кожаную куртку, опоясанную въ нѣсколько разъ толстою веревкой, на одномъ концѣ которой висѣлъ кожаный набитый мочалой тюфячекъ для ношенія тяжести на головѣ. Сапожникъ, постукивавшій молоткомъ по подошвѣ сапога, отвѣчалъ: