— Чтой-то, боярышня, повеселела ты будто? — игриво спросил он. — Аль оправилась от немочи лихой?
— Спасибо, боярин, оправилась, — бойко ответила Наташа и даже заставила себя улыбнуться.
— Всем ли довольна — уходом, едой? Нужды какой не терпишь ли? — продолжал Цыплятев, жадно рассматривая ее. — Приказать ли чего не изволишь? Всякое хотение твое исполнится.
Томительно шло время. Каждую минуту мог раздаться призывный свист. Вся душа трепетала в Наташе. Но она продолжала владеть собой и улыбаться.
— Благодарствуй, боярин, на ласковом слове, — так же беспечно ответила она, — всем довольна, за хлеб-соль спасибо.
Наташе почудились сдержанные голоса за оградой и приближавшиеся шаги. Каждое мгновение было дорого.
— Не грех и сейчас о хлебе-соли подумать, — заметил Цыплятев. — Солнышко садится. Время ужинать. Не изволишь ли?
— Спасибо, боярин, и точно будто есть захотелось, верно, от свежего воздуха, — не моргнув глазом, ответила она.
— Ко мне бы пожаловала, вместе бы и откушали, а? — осторожно подошел Равула Спиридоныч к своей цели.
— Что ж, если сладко попотчуешь, боярин… вдвоем веселее…
Вдали довольно явственно раздался тонкий осторожный призывный свист. В волнении Цыплятев не обратил на него внимания. Ласковое обращение Наташи вскружило ему голову.
— Уж так, боярышня, попотчую! — восторженно сказал он. — Птичьего молока и того достану, если прикажешь. Пойду устрою пир. Приходи, чур.
— Приду, приду… Маленько погуляю, покуда позовешь.
— Ладно.
И Равула Спиридоныч легкой и быстрой походкой, полный заманчивых надежд, направился к дому.
Глава XXVIII
Тайна, подслушанная степью
Вторично раздался призывный свист, и нельзя было мешкать. А Ульяниха смутилась и готова была передумать. При таких осложненных обстоятельствах решиться на осуществление плана было слишком дерзко и опасно. Однако думать было поздно. И испугала к тому же ответственность перед Пауком. И, не раздумывая дольше, Ульяниха поспешила за Наташей, бежавшей в глубь сада.
Вот и калитка. Ржаво прохрипела давно не отмыкавшаяся задвижка, с трудом поддавшаяся. Мгновения казались вечностью. Еще усилие, дверь распахнулась, Наташа выскочила в проулок, калитка за ней стремительно захлопнулась, и — пленница была на свободе.
Но радоваться, говорить, обсуждать, расспрашивать было не время. Еще дороже была теперь каждая минута. Аленин с Яшей и Наумовым держали наготове припасенный наряд: сапоги, штаны, кафтан — все большое, чтобы быстро одеться. С ловкостью, удесятеренной опасностью, как бы привычно, Наташа стремительно переоделась. Наумов лихо надел ей колпак на голову — и из Наташи, у которой после стрижки со времени смерти матери волосы мало еще отросли, — вышел молодец молодцом. Не узнать!
Все трое, продолжая хранить молчание, быстро зашагали по проулку. Вдруг Наташа вспомнила:
— Беда! Боярин сейчас спохватится. Ждет он меня к ужину. Пошлет в сугону[107].
— Как же быть? — невольно замедлил шаги Аленин.
— Конно бы, — откликнулся Яша.
— Где его возьмешь! — заметил Наумов.
В напряженном раздумье они продолжали путь.
— К Симеону! — вспомнил и решил вдруг Аленин. — Недалеко. Мигом дойдем. Там до ночи обождем. Авось не сыщут.
Они свернули в боковую улицу, ускорили шаг, прошли с полверсты, дошли до часовни, спустились в подземелье и вздохнули свободно.
В жуткой обстановке среди раненых и умиравших незаметно прошел для Наташи и Аленина первый час свиданья после долгой разлуки.
Темной ночью вышли они из подземелья. Опасен был этот недолгий путь по городу, занятому поляками. Но счастье им пока покровительствовало. Встречных не было. На той стороне Яузы мелькали сторожевые костры своих, они бегом добежали до них — впереди лежал уже безопасный путь. В условленном месте они нашли лошадей.
— Куда же теперь? — спросила Наташа.
— К Троице, к Матвею Парменычу. Там спокойно тебе будет, — сказал Аленин. — О сговоре моем с Пауком, о желании спасти тебя и боярину покуда не говорил, в удаче уверен не был, зря тревожить старика не хотел; и так уж сколько он из-за тебя намучился. Ну, а теперь свезу радость. Коли тяжел мой грех перед Матвеем Парменычем, так ныне, чаю, позабудется вся моя вина. Садись, Наталья Матвеевна.
Она ловко вскочила на коня. Ходкой рысью они двинулись вперед, вскоре миновали стан подмосковный и выехали в приволье лугов, залитое лунным светом. Ехать им предстояло часа три. Боясь, что девушка с непривычки устанет от верховой езды, Аленин замедлил ход. И зашел между ними нескончаемый разговор. Он чувствовал потребность рассказать Наташе обо всем им пережитом и своей жизни в разлуке с ней, об увлечении Мариной и снять с совести тяжесть этого греха. Долог был разговор. Надо было вспомнить все со времени отъезда за границу, чтобы понять причину всего случившегося. В чистосердечной исповеди Аленин не жалел себя, не оправдывал, но бичевал и обвинял. Хотелось резче очертить свои грехи, чтобы полнее было оправдание и прощение, если он их заслужит.