Паук с нетерпением стал ожидать последствий так ловко начатого им дела.
Глава XXX
Смерть героя
Необычайное волнение охватило казаков, когда 25 июля атаман Сидор Заварзин принес в круг грамоту, переданную ему Илейкой. Подпись Ляпунова казалась подлинной, содержание грамоты совпадало с толками о ненависти его к казакам, а после убийства, учиненного стрельцами Плещеева, она была тем более правдоподобной.
— Ну, браток, теперя-то не увернешься! — злобно и мрачно сказал Заварзин. — Рядите, панове, как быть с Прокопьем?
— Смерть ему! — поднялись грозные крики.
— На круг позвать!
— Пускай сам скажет!
— Не отвертится!
Решено было послать к Ляпунову с требованием, чтобы он явился на казацкий круг. Трое казаков отправились выполнить это поручение.
— Не пойду! — ответил им рязанский воевода. — Не желаю знаться с разбойниками. Приду я один, вас много, вы меня убьете. Жизнь мне не дорога, да нужна государству Московскому. Без меня кто с вами управится!
— Писал ты грамоту? — спросили посланцы.
— И ответа вам давать не стану! — гордо ответил воевода. — Говорить с вами не желаю, не по чести вам. Пускай круг посылает разрядных людей.
Вернулись посланные, сообщили ответ Ляпунова, приврали от себя, и вышло, что воевода чует свою вину и поэтому увертывается от ответственности.
Послали к Ляпунову вторично простых казаков. Те грубо потребовали, чтобы он немедленно явился, надерзили ему. Ляпунов их прогнал.
Круг стал советоваться. Решили отправить более почетное посольство в лице людей степенных и вежливых — Сильвестра Толстого и Юрия Потемкина.
Уклоняться на этот раз Ляпунов счел неудобным. Могло сложиться впечатление, что он в самом деле виновен и уклоняется от ответа. И послы посоветовали ему пойти.
— Мы соблюдем тебя, Прокопий Петрович, — убежденно сказали они. — Не бойся, зла тебе никакого не учинится!
Ляпунов как сидел безоружный, так и пошел. Он вступил на середину казацкого круга, который плотным кольцом замкнулся за ним.
— Ты писал? — протянул ему седоусый атаман Карамышев грамоту.
Ляпунов удивленно пробежал ее глазами.
— Нет, — пожал он плечами. — Я не писывал!
— Рука твоя? — продолжал допрос Заварзин.
— Рука схожа с моей, но не моя! — открыто глядя ему в глаза, снова ответил Ляпунов.
— Стало быть, отрекаешься? — мрачно спросил Карамышев.
— Это враги сделали, я не писал, — коротко еще раз подтвердил Ляпунов.
Наступило жуткое молчание. Многие казаки, видимо, колебались и готовы были поверить воеводе. Он вообще отличался прямотой нрава и правдивостью. Говорило в его пользу и то обстоятельство, что он пришел один и безоружный.
Молчание длилось несколько мгновений. И вдруг, чтобы положить конец раздумью, один черный казак с лицом зверским и свирепым, густо заросшим бородой, выхватил саблю за спиной воеводы и с размаху нанес ему удар. Ляпунов схватился за голову. Брызнула кровь.
— Прокопий не виноват! — раздался вдруг отчаянный крик. — Грех нам!
То кричал давний враг воеводы — Иван Ржевский. От сознания явной неправоты казаков он забыл былую вражду, понял, что Ляпунов действительно не виноват, что казаки введены в заблуждение, и не мог сдержать благородного порыва искренности.
Обливаясь кровью, Ляпунов окинул Ржевского благодарным взглядом, а тот выхватил саблю и грудью заслонил его.
Но было поздно. Вид крови, сознание возможной и неисправимой уже ошибки, былая ненависть к рязанскому воеводе опьянили казаков. В приливе безумной злобы, в неудержимом порыве мщения большинство из них, как один человек, выхватили сабли и обрушились на воеводу и нежданного его заступника, недавнего своего единомышленника Ивана Ржевского.
Без крика, без сопротивления упали оба под бешеными ударами сабель. Несколько мгновений — и все было кончено. Молча и угрюмо разошлись казаки. И лишь Сильвестр Толстой и Юрий Потемкин, посулившие защитить воеводу и оказавшиеся бессильными или не решившиеся исполнить это обещание, помедлили уходить, сняли шапки над изуродованными трупами и перекрестились. Ржевский лежал неподвижно, тело же Прокопия Петровича поводили предсмертные судороги. И вдруг по странной случайности голова его, лежавшая лицом к лагерю, повернулась в сторону Москвы и глаза полураскрылись, как бы посылая ей прощальный привет…